Это было характерно для маленьких площадок тех времен. Ты не слышал себя, не слышал других, и инструменты сливались в теплую ламповую кашу. Звук баса в «Окошках» приходил откуда-то из глубины зала, отражаясь от стен. Все-таки скорость звука меньше, чем скорость света.

Отстраивание звука в «Там-Таме» было отдельной, длительной манипуляцией, но и она не всегда помогала. Первый раз в «Там-Таме» мы с треском провалились – народ уходил из зала пить пиво. Зато следующий концерт, уже под осень, даже засняло немецкое телевидение. Наверное, пленка до сих пор валяется где-то в архивах. Концерт оказался потрясным – за лето мы сочинили кучу новых песен, и, без ложной скромности, я попробовал встать к микрофонной стойке.

Постоянные репетиции дали первые плоды, и это был успех. Куража добавляла наша труба, с трубой мало кто играл. Мы запомнились, и «Люблю Федерико» стала одной из лучших групп «Там-Тама».

Это был совершенно панковский клуб. Нас приютили там потому, что владелец клуба, бывший виолончелист «Аквариума», также не принимал традиционный русский рок. Но публика там встречалась порой отмороженная. Были нередки драки и налеты ОМОНа. Вламывались, как правило, с черного хода, через комнатку для музыкантов. Ставили к стенке и искали наркотики. «А в контрабасе что?» – спрашивали меня. Нет, они бы не нашли, так как я клал траву прямо в корпус гитары и все завинчивал.

У Гаккеля были свои трудности, и мы не хотели их добавлять. На него и так постоянно наезжали бандиты. Любой порядочный человек был вынужден искусно маневрировать между милицией и криминалом.

На тот момент это был единственный клуб западного образца. Здесь даже мыли туалет… Хотя там часто пахло марихуаной, и нередки были растаманские вечеринки, мы и сами иногда играли что-то вроде регги. Стены зала были хитро расписаны светящейся краской по черному фону. И обстановка была скудная, но очень творческая.

Осенью мы записались, и нас первый раз поставили на радио. Затем возникла некоторая пауза. Я продолжил свои занятия литературой. Это были в основном рассказы и сказки, и я сел составлять новый, уже третий сборник.

Денег ни от этого занятия, ни от занятий музыкой никак не предвиделось. «Люблю Федерико» следовало найти хотя бы директора. И он, – точнее, она, – не замедлила появиться.

ВИВАЛЬДИ

– Давно, давно хотел я навестить свою двоюродную сестру, Анастасию. Бывает так, что двум близким людям просто необходимо встретиться после долгого перерыва.

– Вы не виделись до этого четыре месяца, я знаю, она очень по тебе скучала…

– Я стосковался по Насте, если не сказать больше. Так хотелось прижать ее к себе, нежную, хрупкую, беззащитную.

– Ты прав, прав, ты же очень любишь ее.

– Я не видел ее год, или два, сам не знаю, как это получилось.

– Она так скромна, она само достоинство и женственность,ты всегда ценил ее.

– Мне было страшно неловко, что я не давал ей ничего знать о себе такое долгое время.

– Впрочем, ты догадывался: она перенесет разлуку спокойно.

– Но вот настали трудные времена, я не знал, как отделаться от всевозможных навязчивых образов и воспоминаний.

– Я видел, что что-то мучит тебя, друг, но ничем не мог помочь. Спал ты очень плохо и много разговаривал во сне.

– Я потерял душевное равновесие, и мне нужно было только одно – увидеть мою Настю, ненаглядную Настю.

– Утром, просыпаясь, ты чувствовал неимоверную усталость.

– И дни не особенно отличались друг от друга, беспросветные и тяжелые. Я угасал, и мне не могли помочь ни друзья, ни врачи, ни алкоголь.

– Только Настя, ведь верно?

– Я понял: единственное, что спасет меня – это свидание с моей сестренкой. Ее общество не раз позволяло мне восстановить душевный покой.