– Растудыт твою карусель, эту сухотку!

Его большущая борода ещё сильнее пожелтела, а мха на его высохшем лице стало больше. Одет он был по-прежнему, несмотря на жару, в тёплую душегрейку, синие, выцветшие от времени и штопаные во многих местах казацкие шаровары с широкими, поблёкшими красными лампасами. Обвисшие по-старчески шаровары были заправлены в вязаные шерстяные чулки. Ноги были обуты в изрядно стоптанные кожаные чирики[13].

Прищурив свои подслеповатые глаза под густым волосяным мхом, дед обратился ко мне с вопросом:

– Ну што, куга[14] зелёная, приехал опять безобразничать и забижать стариков?

Я понял, что дед имел ввиду наши детские проказы, когда в далёком детстве летом родители отправляли меня в «командировку» к бабушке Екатерине.

По соседству с домом бабушки жила семья потомственных казаков. Самым старым был дед Воробей – так его все звали. Он сам был маленького росточка, а большая бело-жёлтая борода свисала на его грудь. На скулах деда Воробья рос мох, по крайней мере мне так казалось. На голове у него красовалась папаха-кубанка. Даже в самый сильный зной он надевал тёплую меховую тужурку-безрукавку, а обувался в короткие полуваленки. Целыми днями дед Воробей сидел на завалинке со своим псом по кличке Кабысдох, таким же древним, как и хозяин. Шерсть у Кабысдоха была седая, а на морде красовались большие бакенбарды, от чего он был чем-то похож на старого камердинера. Дед Воробей курил цигарку-самокрутку, которую называл «козьей ножкой», часто хрипло кашлял от крепкого самосада, при этом приговаривая:

– Вот, язви тебя, прищипилась злая сухотка ко мне! – и с прищуром из-под густых и лохматых бровей поглядывал на нас, играющих в асычки[15]. Мы, удивлённые необычной для летнего времени одеждой деда, отбежав на всякий случай подальше, дразнили его:

– Дед, дед Воробей убегал от гусей, плюхнулся в корыто, задница открыта. Гуси всё гогочут, клюнуть деда хочут!

Старый казак незлобно ворчал на нас:

– Вот я вас сейчас, анчихристы… – при этом он постукивал своей деревянной клюкой о землю, а его верный пёс, тяжело подняв морду, хрипло несколько раз тявкал для порядка. Но это было так потешно, что нас, шалопаев, только веселило.

Как-то во время «перемирия» в один из жарких дней дед Воробей пригласил нашу компанию к себе на завалинку. Он стал рассказывать о событиях, происходивших давным-давно в станице. Но нам тогда это было неинтересно. Нас почему-то интересовал только один вопрос: отчего это жарким летним днём дед Воробей так тепло одет?

Он же, несколько задумавшись, отвечая на этот наш глупый вопрос, сказал:

– Э-эх, пострелята, вырастете большими, состаритесь – вот тоды и узнаете, почему я тепло одеваюсь в жаркие летние денёчки.

Но я не успел ответить деду, как бабушка Екатерина вступилась за меня:

– Ты чего это, базыга[16], глупости гутаришь[17]? Брехаешь по-напраслину[18]! Кого он забижал? Дюже прокудный[19] ты, дедуня, какой-то стал.

Дед с неожиданной живостью пристукнул своей клюкой об пол и хотел было что-то ответить, но вдруг хрипло закашлялся, после чего лукаво продолжил:

– Ты, Лександра, варнак[20] растакой, разве со своими друзьяками не дразнил старика? Помнишь про меня и гусей ажник цельный роман сочинили? А?

Затем, обращаясь к бабушке, закончил:

– А ты, молодка, зась[21]! Встреваешь не знамши!

Мне было смешно от того, что дед Воробей называл мою шестидесятипятилетнюю бабушку молодкой, и я спросил его:

– Дедуня, а сколько же тебе лет?