Пока все суетились вокруг синюшного больного – остановилось сердце. Хирург расширенными глазами смотрел на всех и не понимал, что произошло. Когда спохватился, было уже поздно. Больной остался на столе.

Тезекбаев после этого случая отошел от хирургии, говорят запил. Родственники насильно вывезли его к себе на малую родину. С той трагической поры в так называемых «хирургических» сводках – конференциях, отчетах, симпозиумах, съездах ни разу не прозвучало его имя. Но в среде хирургов за ним закрепилось прозвище «Листенон». Вот так трагично начиналась новая «наркозная» эра в районе.

В настоящее время уже существует реанимационно-анестезиологическая служба, созданы реанимационные отделения, где больных выводят из тяжелого состояния и после наркоза, и после тяжелых травм, и заболеваний. Теперь хирург не отвлекается от операции, так как анестезиолог занимается дачей наркоза и следит за состоянием больного, а хирург занимается операцией. Не стоит на месте наша медицина, постоянно развивается, появляется что-то новое, а для нашего поколения все уже позади. А жизнь, полная трудностей нехватки необходимой аппаратуры, приборов, кадров осталась позади, как недочитанная книга…

Из рассказа сестры пациента. Все мы ждали конца операции, который уже длится третий час кряду. Сидели на скамеечке перед входом в хирургическое отделение. Вдруг торопливо в отделение прошли главный врач, его заместитель и поликлинический хирург. Когда они вошли в отделение, я приоткрыла дверь в коридор. Все трое вошли в операционную. На душе стало тревожно. Что бы это могло значить? Значит, что-то случилось на операции? – сверкнула в мозгу тревожная догадка. Подбежала к двери операционной комнаты. Прислушалась. Было слышно, как громко почти матом ругался главный. До меня доходили лишь отдельные слова:

– «Кретин – вот ты кто! Я тебя отдам под суд – новатор хренов! Безмозглый! Где ты вычитал, что „листенон“ применяется без искусственного дыхания? Да это же…».

Спустя некоторое время главный врач весь багровый от ярости с шумом распахнул дверь и вышел в коридор, на ходу пытаясь закурить. Ноги мои подкосились, стали ватными. Я медленно осела на пол прямо в коридоре. Я поняла, случилось непоправимое. Что могло произойти? Жив ли брат? Неужели? В это время мимо меня прошел черный от злости и испуга хирург, который оперировал моего брата. Он не посчитал нужным даже взглянуть в мою сторону или побоялся поднять на меня глаза, а, обернувшись назад, лишь приказала операционной бригаде:

– «Несите его в морг».

Мне стало совсем дурно. Кого в морг? Почему в морг? Неужели? Что он умер? В глазах потемнело. – О Боже! Ведь всего несколько часов тому назад он был жив, на своих ногах его повели в операционную. А до операции мы с ним переговаривались: – «Вот избавишься от язвы, мы тебя поженим. Хватить испытывать наше терпение. Родители ждут – не дождутся того дня, когда ты приведешь в дом невестку».

Все померкло в глазах. Что было потом, помню смутно. Как в тумане. Все забегали. В коридор ворвались мои, плач, крики. Я кинулась на каталку, на которой везли моего брата. Никаких признаков жизни он не подавал.

– «Да сделайте же что-нибудь, – взмолилась я. – Может, нужна капельница, укол, еще что-то! Ну, сделайте что-нибудь!»

Врачи молча стояли вокруг, скорбно опустив глаза. Было ясно. Что теперь уже ничего невозможно сделать. Он мертв. После этого санитарка накрыла лицо белой простыней… Мы тогда так и не дали медперсоналу перевести тело моего брата в морг. Мы насильно забрали его домой. В тот час мы ничего не хотели выслушивать, тем более сумбурное объяснение оперировавшего его хирурга о том, что будто бы мой брат страдал пороком сердца и во время операции, у него внезапно остановилось сердце.