– Надо бы купить чего-нибудь поесть, – предлагаю я.

Жан соглашается, дает мне денег, и я иду к стойке. Любезный бармен спрашивает у меня что-то по-французски, я в ответ мычу. Он вежливо улыбается. Я тычу пальцем в очень аппетитный шоколадный кекс и еще в один, с изюминками, и говорю «ту». Для большей уверенности, что меня поняли, показываю два пальца. Бармен снова улыбается, кивает и что-то говорит. Наконец деньги обменены на кексы, и я возвращаюсь к Жану.

– Я купила себе шоколадный, а тебе с изюмом, – говорю я, протягивая ему кекс.

– О, спасибо!

– Только давай поделимся, я дам тебе половинку своего шоколадного, а ты мне – половинку с изюмом. Так мы попробуем оба сразу.

Жан соглашается, и я разламываю кексы.

– Очень вкусно, – нахваливает он, держа по половинке кекса в обеих руках. – Такой в детстве пекла моя мама.

Жан с аппетитом жует, и крошки густо усыпают его куртку и брюки.

– Не кроши, – говорю я, – ешь аккуратно.

Кексы действительно вкусные, как домашние, только еще лучше. Шоколадный, конечно, в моем рейтинге кексов лидирует, а Жану больше нравится с изюмом. Они довольно большие и сытные, и я уже не чувствую голода.

Пока мы едим, наблюдаем такую сцену. Перед нами стоит семья: молодая женщина, мужчина и двое детей. Они сгруппировались вокруг своих многочисленных чемоданов и тоже ждут поезда.

Вдруг из плохо освещенной глубины вокзала, из серого сумрака, появляется слепой. Он идет прямо на семью крупными твердыми шагами, постукивая впереди себя палкой. Круглые непроницаемые очки, лицо жесткое и волевое. Это довольно высокий костистый мужчина лет сорока. Женщина кричит:

– Атонсьён! Атонсьён!

Но слепой продолжает зловеще надвигаться. Дети с визгом разбегаются.

– Атонсьён! – выкрикивает женщина и сама отскакивает с его пути.

Ее муж благоразумно отходит в сторону.

Слепой натыкается на груду чемоданов, но это для него не преграда – он гневно опрокидывает их ногами и палкой, и проходит, мстительно вдавливая каблуки своих ботинок в чемоданные бока.

Мы с Жаном забываем жевать. Когда всё закончилось, и семья вновь воссоединилась вокруг своих поверженных чемоданов, мы переглядываемся. Рядом с нами в немой сцене застыли редкие зрители. На женщину жалко смотреть – она прижимает к себе детей и что-то быстро говорит, повторяя «атонсьён, атонсьён». Как я поняла, она в чем-то оправдывается перед собой и окружающими. Ее муж флегматично восстанавливает чемоданную пирамиду.

– Почему он так повел себя?

Жан только пожимает плечами.

– А версии какие-нибудь есть?

– Нет.

– Но он же слышал ее?

– Вероятно.

– Во всяком случае, он не мог не почувствовать чемоданы. Видел, как он шёл?

– Да.

Я сижу и размышляю еще некоторое время над увиденной сценой. Кручу так и эдак… Нет, я отказываюсь что-либо понимать. И Жан никак не комментирует. Ну если уж он ничего не соображает во французских инвалидах, то я подавно.

***

Со второй попытки сели в поезд. Едем. На протяжении всего пути то и дело ходим в вагон-кафе, чтобы Жан подкрепился кофе. Я тоже выпила чашку, а вторую уже не могла – по-моему, это какая-то гадость. Но Жану нужно, и я хожу с ним за компанию, да и потом, мне скучно сидеть одной.

Жан просто поражает меня своей галантностью, еще с Милана. Всюду в поезде он пропускает меня первой. Но я хочу идти второй! Мне так неудобно открывать эти странные двери, к которым нужно особым образом прикасаться, чтобы они открылись, – и вообще, за спиной мужчины я чувствую себя в большей безопасности. Но Жан ни за что не хочет показывать мне свою спину – ведь это не вежливо.

Я говорю:

– Жан, иди, пожалуйста, впереди.