Лишенным практического смысла был еще один ритуал: когда подарок вдруг появлялся под елкой, замечался он, разумеется, сразу… И тем не менее она старательно делала вид, что ничего не видит, до тех пор, пока мама или папа не обратят на него ее внимание. Словно для радости обладания требовался какой-то условный сигнал, разрешение на счастье, без которого это самое счастье нелегитимно.

А дальше – у Золушки часы били двенадцать, ей в Новый год везло чуть больше, у нее были лишних час-полтора, пока не отправят спать. Ложилась она всегда с чувством усталости и легкой досады, что все уже позади, до дня рождения еще так долго, а Нового года ждать и вовсе целый год. Утром первого января ощущение это усиливалось, и день проходил в неприкаянных скитаниях по квартире в тщетных попытках себя чем-нибудь занять. И даже если по телевизору показывали что-то очень интересное (что тогда было скорее исключением, нежели правилом), это не приносило радости, а лишь множило внутреннюю пустоту и досаду: зачем ОНИ пытаются замаскировать тоску и бестолковость этого дня? Как в заезженном анекдоте про фальшивые елочные игрушки, которые в точности как настоящие, только не радуют. Первого января карета превращалась в тыкву, а елочные украшения – те самые, из коробки, – становились фальшивыми. Еда с черствых именин, правда, все еще оставалась вкусной – в течение года так не готовили, – но на настроение повлиять не могла.

Чувство, готовящее нас ко взрослой жизни: попытки имитировать радость и множество разнонаправленных усилий, уходящих в хлопок.

Кстати, о хлопках. В том же начале 90-х на Новый год вместе с бенгальскими огнями всегда зачем-то покупали хлопушки с сюрпризом. В новогоднюю ночь дело до них обычно не доходило, и хлопать их выходили во двор на следующий день. Хлопушки эти были лучшим символом первого января: многообещающая надпись про сюрприз и веселье на поверку таила в себе горстку тусклых конфетти из дешевой цветной бумаги и крошечное пластиковое нечто с едва угадываемыми очертаниями. Нечто было совершенно неприменимо, уродливо и ничего, кроме разочарования, не приносило. На некоторых станциях железной дороги ставят предупреждающие знаки для пассажиров: «Находиться в междупутье опасно». Первое января, формально будучи началом года, на деле и есть такое междупутье, день сонного морока.

Удивительное свойство: первый день нового года в детстве тянулся мучительно долго, но когда наступал вечер и надо было ложиться спать, казалось, что пролетел он стремительно. Пусто, маетно и тоскливо.

А в ночь с первого на второе января, когда все спали, год от года вдруг случалось настоящее новогоднее чудо: тоска по прошедшему празднику куда-то волшебным образом исчезала, подарки снова начинали радовать, телепередачи – интересовать. Новогодняя радость, вчера надежно затаившаяся где-то, сегодня – пара-выра-за-себя – вдруг возвращалась, озираясь, ступая мягко и осторожно.

Жизнь возвращалась в привычную колею. Впереди были бабушкин день рождения и Рождество – праздники без детских подарков, но, в отличие от фальшивых елочных игрушек, настоящие, с тихим ощущением случившегося чуда.

Циничные журналисты делят информационные поводы на «тухнущие», то есть те, которые надо отписывать стремительно – или уже не трогать, забыть, и «нетухнущие». Среди нетухнущих есть циклические: которые вроде бы и устаревают, но стоит немножко подождать – и они снова актуальны. Пляжный сезон, первое сентября, Новый год. Время, когда можно достать слегка помятые листы из издательского портфеля и, освежив их парой новых идей и эмоций, снова взять в работу. Каждый из нас под Новый год – такой портфель с пожелтевшими листами: одни и те же ожидания, чувства, предвкушения, ритуалы, разбавленные парой главных эмоций от уходящего года. Ощущения, которые мы настолько хорошо знаем в себе, что достаем их с готовностью и ностальгией, осторожно сдувая годовую пыль, бережно, как хранимые с детства елочные игрушки с антресоли, и еще даже не развернув газету, на ощупь, понимаем, какая из них у нас в руках.