Маша вроде как после тех событий поехала кукушечкой, прости господи, и решила, что она та самая Мария, осознавшая весь ужас своего распутства и бесполезного существования, пришедшая к просветлению и готовности быть полезной этому миру. Черному, завязшему в пороках миру.

Маша решила, что она родит Иисуса. Кстати да, у девушки была мама, которая всячески поддерживала ее в этом решении и процессе.

Через некоторое время в квартиру Марии и ее матери начали ходить женщины в серых одеяниях, они крестились перед входом и юркали в приоткрывшуюся дверь. Эти гости приносили продукты, одежду, деньги, как я понимаю, потому что пару раз случались скандалы с перепуганными и возмущенными родственниками. Как мне рассказали, женщины переписывали на Марию свое имущество.

Честно говоря, я испугалась такого соседства. И чего мне в семьдесят второй дом не шлось? Зачем я путь сократить решила? Я с опаской поглядывала на темные окна соседей, когда возвращалась домой, и вздрагивала, когда слышала, что их дверь открывается, приветствуя новых верующих. Мама дорогая, двадцать первый век, а люди с ума сходят!

Рожала Машка без какой-либо системы. Я могла услышать приглушенные стоны и обрядовые песни днем, они могли разбудить меня ночью – стены-то картонные. Гости приходили уже после события – приходили славить малыша. Вот не знаю, какая женщина согласится из года в года, изо дня в день проходить все ужасы родов, – а я как-то отправилась с сестрой на партнерские, знаю, о чем говорю. Тут даже имитировать страшно.

– Да ты не вдавайся. Они в подъезде не гадят, как Василий-алкаш с третьего. И не курят. Та и ладно, пусть живут. Никому плохо не делают. Даже себе, – ответила как-то одна из тех самых судьбоносных старушек.

И я успокоилась. Главное ведь, чтобы человек не делал плохо себе, тогда и другим не достанется. И если Машка видит свое спасение в родах спасителя для всего остального мира, то разве ж можно ее в этом упрекнуть? Она не себя спасает. Она спасает тех, кто сделал плохо ей самой. Спасает через веру и уход от реальности. Надеюсь, она действительно хорошо себя чувствует, находясь в этом теле и в этом состоянии души.

Иногда дверь в квартиру все же открывалась. По ночам. Я тогда возвращалась с вечеринки и, поднявшись на наш пролет, вздрогнула. Дверь открыта, в конце длинного темного коридора висела лампада со свечкой, а рядом стояла тучная женщина в платке. Я не видела ее лица, я видела только уходящий в вечность длинный коридор. Уже потом я поняла, что сбоку и позади лампады висели зеркала. Женщина в платке стояла не шелохнувшись, и я не разобралась спиной ли, лицом ли…

– Эй, артистка!

Я часто виделась с двумя старушками. Они одевались потеплее и прогуливались по заснеженному двору, прерываясь лишь на обеденный сон и вечернее чаепитие.

– Да? Здравствуйте! – ответила я.

– Здравствуйте-здравствуйте. Ты домой идешь?

Я кивнула.

– На тогда, возьми. – Старушка протянула мне пакет. – Поставь у Машкиной двери. А то самой тяжело тащить. Помоги уж.

– Конечно! Поставить просто? Или постучать еще?

– Просто поставь. Они всегда видят. И всё. – Она махнула рукой и пошла в другую сторону.

В пакете были апельсины, конфеты и бутылка шампанского. Снизу лежало что-то еще, но копаться мне было неудобно. Я поставила пакет у двери, стараясь погромче им шуршать, когда устраивала поудобнее, и ушла к себе. Закрыв дверь, я примкнула к глазку, однако увидела только руку, которая змейкой юркнула, схватила пакет и втащила его внутрь.

Я внимательно оглядела содержимое своих шкафчиков и холодильника, достала пачку печенья, компот, который прислала мама к Новому году, сложила все в самый шуршащий пакет из всех, что были дома, и отнесла к двери Машки.