И у Лёньки по щеке сбегает скупая мужская слеза…

Лёнчик лежит с закрытыми глазами и притворяется спящим. Он слышит, как сердито шкварчит масло на сковороде, как закипает на плите чайник, как о стекло бьется муха…

Бабушка Домна, не скрывая плохого настроения, гремит на кухне посудой. Лёнька знает наверняка причину плохого бабушкиного настроения, и причину эту зовут «Циля».

Циля за эти дни похудела так, что напоминает узницу концентрационного лагеря. Кажется, дунь на нее крымский ветер – и улетит Циля на небушко, вслед за Лёнькиной мамкой… И все-таки, несмотря ни на что, она идет на поправку!

Лёнчик, отодвинув занавеску, осторожно выглядывает в окно, наблюдая, как Циля идет в сад. Циля садится на скамью подле винограда и закуривает папиросу. Тонкие длинные пальцы ее дрожат, а кашель не дает вдохнуть полной грудью. Циля комкает в руках папиросу и бросает в рыжую сухую траву.

Кажется, Лёнька понимает, почему Циля не хочет оставаться в доме: рядом с бабкой Домной Циле некомфортно.

С Лёнчиком Циля тоже говорит мало и лишь по острой нужде:

– Принеси водички… кушать хоцца…

Где-то совсем рядом бродит осень, и Лёнчик чувствует ее необратимое приближение.

Бабушка варит компоты из яблок и айвы, солит помидоры на зиму.

Однажды Лёнчик заметил, как Циля что-то прячет под подушкой. Выбрав момент, когда женщины не было в комнате, он нашел то, что искал, – пожелтевшую от времени и потрескавшуюся на углах старую фотографию. Лёнька присмотрелся: с фотоснимка на него пристально смотрел незнакомый мужчина. Рядом, притулившись, сидел мальчишка. Малыша за руку держала молодая женщина с копной черных вьющихся волос. Лёнчик с трудом узнал в женщине Цилю – так сильно она изменилась. Была Циля и моложе прежней, и красивее…

– А ну, поклади, где взял!

Лёнчик вздрогнул и обернулся – прислонившись к косяку, в дверях стояла Циля…

Потом Лёнчик так и не смог объяснить самому себе, почему поступил так, а не иначе. Мальчишка бросил фотографию Циле в лицо и, прокричав «дура», выскочил вон. Он и сам не мог понять, что с ним такое случилось. В эту минуту он ненавидел и отца, и Цилю, и себя, и даже… бабушку.

Лёнька плакал так безутешно, как не плакал никогда в жизни, даже на похоронах мамки. Он чувствовал себя чужим и никому не нужным ни в этом доме, ни в этом саду… Охватив колени руками и вздрагивая худым телом, Лёнчик с головой погрузился в собственное горе.

Будто дуновение легкого ветерка коснулось Лёнькиных волос – он замер, прислушиваясь… Тонкие нежные пальцы, перебирая мягкие пряди волос, приятно щекотали Лёнькину макушку. А теперь эти пальцы легко спустились вниз, по тонкой Лёнькиной шее, пробежали по спине между лопатками, точно капли летнего дождя – по стеклу. Лёнька боялся пошевелиться и не смел поднять головы. Близко-близко от своего лица он ощутил знакомый горьковатый запах табака. Лёнька задохнулся…

Вдруг неведомая сила бросила его в объятия той, что была рядом. Он обвил руками Цилю за шею и всем трясущимся тельцем прижался к ее груди. Циля, обняв Лёньку, закачалась так, будто хотела убаюкать. Женщина тихо приговаривала:

– Тшш, все хорошо, мальчик мой, все хорошо…

И тогда Лёнчик наконец осмелился поднять на Цилю глаза: женщина плакала, но взгляд ее был светел…

– Не забирай у меня Лёньку, слышишь? Сына ты уже забрала.

Лёнька слышал, как бабка шмыгает носом и громко сморкается.

– Ну шо вы такое говорите, Домна Галактионовна!

Циля старалась подобрать нужные слова, но не находила. Хлопнув дверью, она, раздосадованная, уходила в сад…

По улице, переваливаясь, словно утка, шла бабка Домна, за ней – Лёнчик. Замыкала процессию Циля. До прибытия поезда оставалось пятнадцать-двадцать минут, поэтому нужно было торопиться.