Официант принес графин, стопки, селедку, хлеб. Отец Славки обрадовался. Я тоже. Не еде, а тому, что теперь не надо сидеть вот так.

– Давайте.

– Да…

– За встречу. Многое ваше появление заставило вспомнить.

Выпили. Водку я тогда пил редко, и она сильно обжигала горло. И всегда появлялось подозрение: паленая, технарь, метил… Водкой тогда часто травились.

– Мы ведь все потеряли, – снова заговорил отец Славки. – Я эту конурку снимаю, жена у моих родителей в Иртыше… деревня такая тут… Слава… сын… Страшными делами он занялся. Я боюсь выяснять, но вижу. Я теперь много чего боюсь. Кто я теперь?.. Капитан запаса. Только никто меня никуда из этого запаса не возьмет. Сорок четыре года, а что дальше?.. Я никем не могу быть, только офицером. И отец у меня офицер, подполковник, всю войну прошел, и брат, на два года младше, уже майор, служит, а я вот – до капитана, позор… А теперь и вовсе… Сокращение штатов… Налей.

Я с готовностью налил.

– Славу когда призвали – я радовался. Как раз все совсем рушиться стало в стране, но у нас в полку нормально было, крепко. Я Славе писал – оставайся на сверхсрочную или в училище поступай, армия последней повалится или спасет. А тут и в гарнизоне, и… и у нас с женой разлад пошел… Устала она… Потом увольнение, кое-как добрались досюда через полстраны. И вот второй год не могу никуда… Да и… – Он пристально на меня посмотрел; после двух стопок казался совсем пьяным – так бывает, когда человек измотан, плохо спит, все время думает о чем-то одном. – Да и не хочу, – сказал тихо, как по секрету. – Я офицер и хочу умереть офицером. В Афган, пока он был, рапорта подавал – не приняли, там просил оставить, хоть на комвзвода перевести, но оставить… Но нас всех подчистую… в соответствии с указом от двадцать первого марта восемьдесят девятого. С Китаем у нас замечательные отношения – не нужны стали. И с Европой тоже… Сейчас вон из республик вывозят, даже из автономных. И не хочу слышать про это, читать, а ведь лезет со всех сторон. И что я могу? Ничего не могу…

Я кивал, подливал. Принесли горячее. Отец Славки все говорил, говорил. Его в прямом смысле прорвало. Видимо, долго ни с кем не общался.

– И Славе, сыну, я что могу… Вижу, что гибнет. Или посадят, или… У нас тут каждый день кого-нибудь с пулей находят… Не дай бог… И когда приходит, я ему начинаю… просить, чтоб осторожней хотя бы, он достает из кармана деньги и на стол так небрежно: «Бать, не волнуйся, купи чего вкусного. Все у меня правильно». И вижу ведь, что денег-то не очень, если б много было, помог бы нам двухкомнатную снять, мать бы вернул… Да нет, это так – форсануть пачечкой, чтоб не мешал я, заткнулся… И раньше, – Славкин отец снова усмехнулся, на этот раз совсем горько, почти по-стариковски, – папой называл, а теперь – «батя»… Вроде и ничего, но пренебрежение чувствую. Хм, да… И ничего не могу… Я-то что, чем ответить?.. Как там говорят?.. Лузер, да?

Я машинально покивал, потом спохватился, хотел как-нибудь ободрить, но передумал. А чего ободрять, если так и есть?

Славкин отец потыкал мясо и отложил вилку.

– Слушай, лучше тебе с ним не встречаться. Не надо. Ты парень-то нежный, вижу, книжки любишь читать. Да? А они там… Им, хм, не до книжек. Совет могу дать, если хочешь.

– Да, – сказал я вполне искренне, – хочу.

– Там осталось что?

В графине осталось. Хватило по половине стопочек… Выпили. Я закусил мясом, отец Славки не стал.

– Так вот, возвращайся домой. Пережди. Сейчас морок, будто над нами какой-то газ распылили. И мы сорвались с катушек. Не чувствуешь?

После этого вопроса я почувствовал. Действительно. Домой захотелось еще сильнее.