– Ладно, поехали. Сколько добавишь?

До деревни на экране смартфона высветилась тысяча двести рублей. Свирин решил дать сверху пятьсот. Услышав, водитель приятно удивился, хотя виду постарался не показать.

Автоматический женский голос в салоне поприветствовал и напомнил, что необходимо пристегнуться и использовать защитные маски и перчатки…

Рынок только-только открылся, торговцы раскладывали свои товары. Свирину повезло – быстро нашел хлопчатобумажные трусы, тапки, прикупил кой-какой еды, кусок баранины, куриные грудки. В деревенских магазинах с продуктами, знал, не очень.

– Ну все, теперь можно и в деревню.

Получилось это бодро и даже как-то довольно, а в душе все усиливалась тряска. Что его ждет через неполный час, что будет потом. Эти трусы… Сколько взрослых и пожилых сыновей ухаживают годами за немощными родителями. Моют, выносят горшки, переодевают, кормят с ложечки. Страшно, страшно…

Снег еще не лег, хотя давно должен был, и от этого делалось особенно тоскливо – чернота повсюду, замерзшая грязь, изможденность природы… И неба не видно, да что там неба, предметов в сотне метров – оловянная пелена вокруг.

– Что-то совсем задымленно, – сказал Свирин. – Раньше, кажется, такого не было.

Водитель с готовностью отозвался:

– Две гидры под боком, а тарифы повышают и повышают. Вот и жгут. Еще и уголь-то стал… Антрацит повыбрали, теперь бурый в ход пошел. А от него ни жару путнего, зато копоть вон…

Обогнули город по узенькой и тряской Кольцевой. По ней раньше ездили только дальнобои, но после того как развелось много легковушек и в центре стали возникать серьезные пробки, поехали и частники.

Свирин сидел сзади, придерживал пакет с покупками и смотрел в окно. Пытался разглядыванием деревьев, дорожных знаков, гор, которые теперь, когда выехали из города, проступили вдали, придавить мысли, тревогу, противный тремор внутри…

По этой дороге он ехал раз, может быть, в трехсотый, пятисотый. Все эти почти тридцать лет из аэропорта и в аэропорт, а сначала в город из деревни и в деревню, в которой их семья купила дом, переселившись из Ташкента летом девяносто первого… Да, тогда Свирин при первой возможности старался побывать в городе: ему, городскому, столичному парню, все в деревне казалось убогим, грязным. Буквально тошнило. А потом и холода начались, потом – зима, которой он до этого по-настоящему и не знал. Это не зима, понял, когда на улице несколько дней немного за минус и ты в квартире с теплыми батареями; зима – когда минус тридцать и ниже неделю, две, три, и если вечером не протопишь хорошенько избу – к утру замерзнешь насмерть.

Тогда он очень злился на родителей из-за переезда. Лишь потом, поступив в университет в Екатеринбурге, познакомившись с теми, кто буквально бежал из Средней Азии без всяких вещей, только в том, что было на них надето (а с некоторых и пальто сдергивали, шапки срывали), понял: за их цивилизованный переезд с контейнером мебели, одежды, посуды, за покупку просторной избы и большого участка земли родителей нужно благодарить…

Он и благодарил. Больше не словами – делами. Каждое лето обязательно приезжал к родителям (долго говорил «домой»), проводил по месяцу, а то и больше. Помогал по хозяйству, копался в огороде. Привозил жену, дочерей. Потом, когда с женой развелся, а дети выросли, бывал один (правда, в этом году удалось старшую уговорить, погостила неделю), к лету добавились весна, осень. Колол дрова, подновлял забор, выстелил плахами двор. В общем, старался сделать жизнь мамы и отца немного легче. Несколько лет уже предлагал переехать в город или к нему в Екат. Отказывались. Может, и правильно. В городе вон угар какой – задохнутся. Тем более у мамы астма…