– Ты сядь, – обнял вдруг князь посланника, – сядь, сядь, у нас так принято. – И Великий подвел гостя к своему трону. Усадил, а сам отсел к воеводам.

Заборов хохотнул – не сдержался. Да и сам Иван Дмитриевич рассмеялся. Он припомнил недавний свой поход и врагов своих в поле, великана и Федьку. «И они ведь тоже были я», – веселился князь. Несколько растерянный Голополосов добродушно улыбался. Он был смущен ситуацией, но еще не тревожился. «Посол – тело неприкосновенное», – понимал он. К тому же у крыльца толчется два десятка телохранителей. К своему счастью, он не подозревал, что в это самое время охрана его уже сидела на кольях вдоль Кремлевской стены, а ребятня терзала то, что осталось от сожженных пуленепробиваемых автомобилей. Не просто же так Великий проветривался. Не без дела же он остался стоять после того, как прогнал своего боярина.

– Посол. Скажи нам просто. Что хочет твой китайский царь? – Князь перестал потешаться и сделался враз серьезным.

– Он казах, – удивленно парировал посол.

– Что надобно? – Князь хлопнул ладонью по столу. Воцарилась страшная тишина. – Я тоже мира хочу. До каких пор твой хочет забор подвинуть? Посол сглотнул.

– До Дорогобужа. Дорогобуж отходит нам. И рудники. И Вязьма. Новый забор делаем мы. За свой счет. И подписываем вечный мир. Никаких притязаний на Смоленск, Минск, Вильну и Краков.

– Ну… продолжай. Чем подкупите?

– Киевом. Мы выводим контингенты из Киева. На западе у тебя, вас, преград не будет. Забирайте все по Днепр, и за него, и вниз до моря.

– А Новгород? Новгород оставишь нам на закуску?

– И Псков, и Новгород. – Георгий Александрович достал из нагрудного кармана платок и промокнул лоб.

– Щедро? – обратился князь к своим ратникам.

Военные молчали. Они были людьми прямыми, честными, людьми дела и цирк придворный не любили.

– А ты знаешь, что сын мой, Дмитрий, в Дорогобуже княжит? – Великий встал и заложил за спиной руки. Он стал похож на ворону, с которой давеча заговаривал. – Знаешь, что княгиня моя живет при нем? Что это наш любимый удел? Что это родная моя вотчина?

Георгий Александрович молчал. Ему уже совсем было не по себе. Захотелось вдруг на малую родину, в Подмосковье, к старой слепой матери, к теплому кастрированному коту и к пряникам с повидлом.

– Ладно, – согласился князь, – ладно. Бог с вами.

На мгновение послу показалось, что беда прошла стороной. Тронный зал как будто выдохнул. И грубые кирпичные стены, и потолочный свод, и писанные предки князя на потолке – все сделалось менее угрожающим и более знакомым.

– Мы устали от бойни, – продолжил князь. – Дорогобуж так Дорогобуж. Заборов! – позвал Иван Дмитриевич. Не поворачиваясь к боярину, он продолжил стоять перед собственным троном с обмякшим гостем в нем. – Заборов, давай перо. Будем москвичам ответ писать. Соседский.

И широкая улыбка, которая пряталась под бородой, но угадывалась в морщинах на щеках и в прищуре глаз, была последним, что вынес из этой жизни Георгий Александрович. Заборов осторожно вложил сабельку в заложенные за спиной руки, и князь безошибочно проткнул посольскую голову, войдя в нее через слабовидящий глаз. Посол пожевал губами, ноги его свело, он весь скрючился, но с выдохом распрямился и более не дышал. Тяжелое тело повалилось манекеном, не выставляя перед собой рук, на пол. Летописцы зажгли в оконных проемах экраны и скрылись из виду.

– Устали? – обратился князь к ратным.

– Службу сделаем, а уж после устанем, Иван Дмитриевич, – ответил за всех Заборов.

– Ну! Тогда на смотр! – Князь вышел первым.

В зале сделалось глухо. Глашатай остался стоять в дверях, никаких новых распоряжений он не получал. Георгий Александрович предсказуемо так и лежал, согнутый в коленях, упершийся лицом и торчащей из него рукояткой в пол. За окнами сверкал зимний ненастоящий Смоленск.