Окончательно пить он перестал после той истории с двухсторонним воспалением легких. Тогда я учился в своем первом университете, который к тому времени еще не успел бросить. Приехал из Москвы навестить его. На третьем этаже больницы я назвал нашу с дедом фамилию. «Елисеич, что ли? – слишком радостно ответил мне врач. – В пятой палате его найдешь». Дед занял самую козырную койку в палате – у окна.

– Здорово, Седой! – жал я ему руку дольше обычного.

– Ого, ты чего здесь? – улыбался дед.

– Тебя приехал навестить.

– Да хватит, что ль!

– Ваш чай, товарищ полковник! – раздался мужской голос за спиной.

Дед не подал вида, что это к нему.

– Горячий, с пятью ложками сахара, как и просил. – Обойдя меня, мужик в больничном халате поставил на полку деда алюминиевую кружку.

– Ага, – сдался дед.

Я не стал делать удивленного лица. Мне ли не знать военных подвигов деда.

– Внук? – не отставал мужик.

– Внук-внук. Иди уже, – скомандовал дед, привставая.

– Хорошие у тебя условия тут, – улыбнулся я деду.

– Да ничего, ага.

Я уехал обратно в Москву делать вид, что учусь, а дед остался в больнице делать вид, что лечится.

Условия в этой больнице если и были хорошие, то уж точно не в плане санитарии. Седой от кого-то подхватил туберкулез, и мой отец против воли деда перевез его в другую клинику.

Помимо прописанных таблеток, дед принимал и горячительные напитки вместе со своими соседями-туберкулезниками. «Все равно помирать, так хоть весело». Дед не просил ему что-то привозить – все, что ему было нужно, ему поставляли младшие по званию. Они все делали по первому зову – не каждый день лежишь с таким авторитетным и жизнерадостным больным.

Вместо положенного года дед отлежал в больнице четыре месяца и вернулся домой. «Ненавижу врачей. Лучше дома помру». Главврач полюбил деда и на прощание сказал ему: «Елисеич, если не хочешь помереть, как эти, то завязывай». Дед задумался.

Бабушка проявила свой до этого не проявляющийся характер жены декабриста и лечила его что было сил, не отходя ни на минуту. Заразиться не боялась и, как и прежде, спала с ним в одной кровати. Болезнь ушла вместе с желанием выпивать. Не хотелось умирать, как эти…

На смену неожиданно заступил его сын. Развелся, пусть и неофициально, с женой и начал в ежедневном режиме пить, как конь из ведра. Дед и в лучшие свои годы так не употреблял. В какой-то момент живущие рядом с сыном бабушка с дедушкой переехали к нему – присматривать. Теперь дед ходил за водкой сыну. Трясся на кассе, брезгливо укладывал бутылки в пакет и шел похмелять так похожего на него сына.

Как сейчас помню: омерзительно пахнущая кухня, на столе стоят пустые бутылки, немного покусанной еды, куча таблеток и пузырьков, бабушка, отгородившись от нас огромной спиной, мешает в стакане водку с водой для моего папы, который уткнулся головой в забытые на столе руки, дед мрачно курит в углу (там пахнет лучше всего). «Еще не хватало сына пережить», – говорит он и уходит в комнату – реклама кончилась.

Когда ему стукнуло семьдесят, я привез ему семимесячного правнука. «Хороший пацан, – улыбнулся дед, глядя на жизнерадостного ребенка. – Наш человек!»

Через месяц дед захворал и, отказавшись ехать в больницу, умер. Правнука увидел, сына не пережил – реклама кончилась.

На похоронах лежал в открытом гробу, такой же сухой и красивый, как тот шотландский актер, который охранял мать драконов. Бабушка суетилась, чтобы похороны проходили как положено, но иногда замирала и начинала плакать. Мой папа, хоть уже и опохмелился, все равно не мог стоять на ногах – сидел на бордюре возле гроба, руки положил на колени, а голову на руки – любимая поза. Я держал на руках своего улыбающегося сына. Все в сборе: лежащий, сидящий, стоящий и пока висящий.