Ты забилась в дальний угол комнаты. Сидишь на полу, спиной ко входу. Я замечаю, как по-звериному встревоженно у тебя дернулось ухо, стоило мне войти в твое логово. Я слышу, как неровно стучит мое сердце. Я вижу, как от холода по твоей коже разбегаются мурашки, поднимая тонкие, почти прозрачные волоски. Ты оборачиваешься на меня. Смотришь диким парализующим взглядом. Я олень в свете фар, стою неподвижно, не в силах пошевелиться, неотвратимо наблюдаю за тобой. Твое тело покрывается жесткой иссиня-черной шерстью, рот превращается в хищную волчью пасть, а зубы в клыки. Ты набрасываешься на меня. Я чувствую твой запах, сырой и резкий. Чувствую влажный жар из твоей пасти. С клыков стекает слюна. Ты так красива. Чувствую, как ты наваливаешься на меня всей тяжестью своего звериного стана, выбивая из моей груди весь воздух. Как же я люблю тебя. Рука моя еще сжимает кольцо. Чувствую, как в кожу мне впиваются твои острые когти. Как мощные челюсти намертво смыкаются на моей глотке. Как рвутся жилы и артерии. Как вытекает кровь. Мне становится так легко. Ты съела меня. И я так счастлив.

Плейлист:

http://vladimir-rubashkin.fym.fm/moon

Родилась в 1975 году в Вологде. Автор книг «Сети Арахны» (1998), «Июньский снег» (2000), «Двойная экспозиция» (2015), «Для особого случая» (2020), «Столетник с медом» (2021). Член Союза российских писателей. Окончила Высшие литературные курсы при Литературном институте имени А. М. Горького, Санкт-Петербургский государственный университет кино и телевидения (специальность «киноведение»).

Ранним утром, в глухой декабрьской темноте, Евдокия медленно шла с Петроградки в сторону Смольного. Вьюжило. Изуродованный, голодный, чутко спящий город вставал из мрака ей навстречу. Она давно не ходила по его улицам, а потому не видела, как Ленинград из города дворцов, парков и проспектов превращался в безжизненные руины…

Из тьмы и жалящего роя снежинок навстречу Евдокии иногда выходили человеческие тени, порой столь внезапно, что она вздрагивала от испуга. Узкая тропинка, протоптанная среди сугробов, не всегда позволяла разойтись двоим, а оступившись, упав, каждый рисковал больше не подняться. Но как-то расходились, протискиваясь, держась друг за друга, не давая упасть. Прохожие растворялись в темноте и метели, и Евдокия брела дальше и думала, что каждый из этих людей идет куда-то с конкретной целью, например, на завод или пораньше занять очередь за хлебом. И многие, узнав, куда и почему направляется она, волоча за собой пустые саночки, очень удивились бы…

У Смольного, до которого Евдокия добралась нескоро, тарахтели моторами два грузовика. В их кузова забирались женщины. Затаскивали с собой санки и коляски, увязанные в рулоны мешки. Однорукий мужичок в шинели суетно бегал вокруг и громко, с матерком, распоряжался. Евдокия подошла к нему.

– А! – сказал он и циркнул слюной меж зубов. – Опаздываете, товарищ Дашина. Быстро в кузов! Евдокия спросила про пропуск, но инвалид только махнул оставшейся левой рукой. А подсаживая, даже умудрился этой же рукой огладить ее по заду.

«Экий живчик…» – смутилась она и встала вместе с другими женщинами к переднему борту, вцепилась в него пальцами.

Машина тронулась, выехала с площади и затряслась по рытвинам и обломкам кирпича. За ней следом поехала вторая. Устоять в кузове было трудно, пальцы скоро заледенели, встречный ветер и снег больно били в лицо. Евдокия бросила на дно мешки, села на них, все так же держась за борт. Другие женщины, глядя на нее, сделали то же самое.

По городу ехали медленно, то и дело дорогу преграждали руины, завалы снега, иногда глубокие воронки от взрывов или замершие на рельсах обесточенные трамваи. Длинные, мрачные, они невольно напоминали Евдокии огромных уснувших бегемотов. Их металлические туши были занесены снегом, и думалось, что трамваи замерли навсегда. В этой тьме, в воющей стуже, в мертвенной усталости блокадного Ленинграда казалось невозможным вновь услышать когда-нибудь веселый трамвайный звонок.