– Как вы тогда выразились? – спросил Уэстбрук. – Нам должно пробить дорогу.

– Именно. Мы говорим о радикальных реформах, но ведь слово «радикальный» происходит от слова «корень» [8]. Корень и ветвь. Реформы до́лжно распространить на все сферы деятельности. Виктора интересуют вольтовы явления. Меня интересует душа Гарриет. Эти вещи вполне равносильны. – Возбудившись в ходе этой беседы, он открыл окно, чтобы вдохнуть холодного сырого воздуха. – Что за ночь! – продолжал он. – В такую ночь на улицах Лондона мне представляются бродячие призраки, возникшие из воды. Но кто знает, видны ли привидения в тумане?

Я подошел к Уэстбруку:

– По душе ли вашей сестре это новшество?

– Она вне себя от радости, мистер Франкенштейн. Она жаждет знаний.

– Так тому и быть. – Я повернулся к Шелли: – Вот уж не думал, что вы, Биши, способны быть учителем.

– Каждый поэт – учитель. На этот счет Дэниел согласен со мною. Он боготворит поэтов Озерной школы [9]. «Тинтернское аббатство» он способен цитировать по памяти.

– Я знаю последние строки, – прошептал мне Уэстбрук. – Они запомнились мне навсегда.

– Когда же вы начинаете занятия с мисс Уэстбрук? – спросил я Биши.

– Завтра утром. Она придет сюда пораньше. Я дал ей экземпляр «Нравственных историй» миссис Барбо, чтобы произвести впечатление на ее отца, но эту книгу мы оставим. Я хотел бы, чтобы для начала она почитала Эзопа. Он очаровывает воображение и наставляет ум. Будут там и кое-какие трудные слова – их я изъясню.

– Я зайду за ней завтра вечером в шесть, – сказал Дэниел Уэстбрук.

– Но ведь это означает, что вы не сможете прийти на пиесу.

– Пиеса? Что за пиеса?

– «Скиталец Мельмот». Это последняя вещь Каннингема. Открывается завтра вечером. Впрочем, постойте. Если вы, Дэниел, отвезете ее домой в кебе, то успеете встретить нас перед входом в театр.

– Я не приучен к кебам, – сказал Уэстбрук.

– Вот. – Биши вынул из кармана соверен. – Не пропускать же вам драму.

Мне ясно было, что принимать соверен Уэстбруку не хотелось – он сделался неловок и смущен. Биши тотчас же это понял и пожалел о своем естественном порыве.

– Или же вам приятнее было бы провести вечер с сестрой?

– Полагаю, что так. Да. – Уэстбрук отдал соверен Биши. – Вы поступаете щедро, сэр, но, говоря начистоту, к щедрости я не приучен. Сестра моя более достойна ее.

– Все мы недостойны, – сказал Шелли. – Вы же, Виктор, обязательно должны прийти. Вкусим ужасов сполна.

Я согласился и вскоре распрощался с ним. События этой ночи страшно утомили меня. Уэстбрук проводил меня до Бернерс-стрит, ибо, по его словам, мне, чтобы пройти через Сохо, требовался местный провожатый. Услышав шум гулянья поблизости, я инстинктивно отпрянул в сторону.

– Любите ли вы Лондон? – спросил он меня.

– Я плохо его знаю. Он возбуждает во мне интерес.

– Отчего же?

– Жизнь его исполнена энергии. Здесь возможно почувствовать себя частью хода современности. Частью великого дела. Я родом из уединенных краев, где подобные вещи в диковинку.

– Я слышал, вы говорили, что вы из Женевы.

– В некотором смысле – да. Но Женева город небольшой. По сути говоря, я из альпийской местности, где мы привыкли бродить среди гор. Одиночество у нас в крови.

– Как я вам завидую!

– Неужели? Никогда не думал, что это положение может вызывать зависть.

– Оно придает вам силы, мистер Франкенштейн. Оно придает вам воли.

Удивленный этим, я, пока мы переходили Оксфорд-роуд, молчал.

– У нас в Женеве нет газовых фонарей.

– Это новшество. И все-таки удивительно, как скоро привыкаешь к этому яркому свечению. Видите, какие густые тени оно отбрасывает? Поглядите, какая тень тянется от вас по стене! А вот и ваша улица.