Даня молчал. Не находил в себе силы.

– Прости ближнему твоему обиду, и тогда по молитве твоей отпустятся грехи твои.

Каждое слово Смерти свистело серебряными пулями, выпущенными во Всевышнего.

– Сожалел?

– Сожалел, – сказал Даня и услышал, как дрогнул его голос.

– Теперь ты. – Голос Смерти стал тише и вкрадчивее. – Сожалела ли о том, что сына выслеживала, что прилюдно порицала его?

– Ни капли не сожалела.

– Если же не прощаете, то и Отец ваш Небесный не простит вам согрешений ваших! – Подумав, Смерть добавила: – Я испепелю тебя здесь же, немедленно, если ты не заглянешь в глубины души своей!

Мама оттолкнула руку Смерти. Отошла назад:

– Знаете, этот цирк был даже весел. Абсурд меня смешил. Но вы должны идти! А мы с сыном как-нибудь сами разберемся. Без вашей помощи! Мне теперь отмываться неделю.

– Закрой рот! – В голосе Смерти взрывались ядерные грибы. Это был не голос нищенки. Он не прощал. Лишь повелевал. – Я накажу мир за зло и нечестивых за беззакония их, и положу конец высокоумию гордых, и уничижу надменность притеснителей! Ну-ка подошла к сыну!

– Женщина…

– Быстро!

Голос Смерти стал совсем тихим. Но скрытая внутри слов власть от этого звучала все громче – звоном колокольным оглушала.

Мама сделала пару шагов навстречу Дане. Смотрела в его глаза.

Даня понял, как они переговаривались с дедом одними взглядами.

– Смотри на сына. И смотри через свое отражение в его зрачках в душу свою. Сожалела ли о содеянном?

Даня видел, как пульсирует вертикальная жилка на лице мамы. Как слегка подрагивает кожа над губой. Как уголки глаз наполняются влагой.

– Прости! – сказала она и обняла его так крепко, что даже объятия деда не казались такими медвежьими.

– Прости и ты, – шептал Даня, пока мама покрывала поцелуями его щеки.

– Прелесть, – улыбнулась Смерть.

Они провожали ее вместе. Помогли собрать холщовый вещмешок. Положили заначку – еще одну бутылку водки из морозилки и пару пачек сигарет.

– Как вас на самом деле зовут? – спросил Даня на прощание.

– А разве это важно?

Даня покачал головой.

– Ну хорошо, ведьма так ведьма, – процитировала мама вместо деда, пожав смерти костлявую ее ладонь. – Очень славно и роскошно!

Она ушла, и вечер закончился прекрасно. Кушали торт, долго-долго обсуждали все, что не успели обсудить за годы разлуки, и, главное, много смеялись. Даня никогда не видел деда таким мягким, пушистым и добрым. Счастливым.

– Рукописи не горят? – спросил он у Дани, раскрыв под конец вечера его подарок.

– Не горят, де. Совсем.

Лев Егорович не спал всю ночь. Листал подаренную Даней книгу и улыбался потрясающим иллюстрациям. Некоторые – особенно любимые им реплики – читал вслух.

Мара пришла под утро. Облака за окном уже подсветились оранжевым, но солнце еще не выглянуло из-за крыш домов. Луна медленно бледнела.

– Ну что, Лева, пора?

Она присела на свое любимое место – на краешке кухонного стола.

– Может, еще денек? – Он спросил это просто так, на всякий случай.

– Мы слишком долго откладывали.

– Всего пару раз.

– Поводы серьезные. Ты ж меня впервые сам позвал, а? Тогда, пять лет назад. Это ж я тебя убедила, что нужно продолжить. Помнишь хоть?

– Как же не помнить.

– А потом – вон. С дочерью мира нет. Дочь с внуком в ссоре. Это достойно переноса сроков. Но дальше-то? Еще пару дней – и не успели бы.

– Хорошо, праздник подвернулся.

– Хорошо. Я и так за тебя договаривалась – там.

Она махнула рукой так, что не совсем было понятно, куда указывает. Вверх или вниз.

Лев Егорович кивнул:

– Выпить-то можно?

– Это обязательно.

Лев Егорович достал рюмки. Долил остатки ледяной водки. Выпили. Снова хрустнул огурчик. Старик посмотрел в окно и вздохнул: