Ольга с силой тряхнула головой, но морок не исчезал.

– Позвони маме с отцом в Томск. Они меня узнают.

– Позвонить? – хмыкнул Вадим. – И что я им скажу, если они сами первыми кидали комья земли на твой гроб? Ваша дочь, мол, ожила, откопалась, оладьи на кухне печет? Да их тут же хватит удар. Ты этого хочешь?!

Ольга закрыла лицо руками:

– Я не знаю, Вадик.

Уже сутки Ольга сидела взаперти в комнате, раньше принадлежавшей отцу Вадима. Муж приносил ей еду и выводил в туалет, как арестованную.

– Зачем ты запираешь дверь? – спросила Ольга. – Я никуда не сбегу. Это мой дом.

– Пока я не решу, как с тобой быть… – ответил Вадим. – Дети тебя боятся.

Дети… Ольга много бы отдала, чтобы обнять их! Но Вадим запретил им приближаться к двери комнаты.

Все договорились между собой никому не сообщать о внезапно появившейся матери. Да дети и так понимали это. Юля ждала возвращения мужа из командировки, и Ольга очень хотела, чтобы дочь поскорее уехала из дома: волнения могут сказаться на будущем ребенке. Маша целый день сидела в своей комнате на втором этаже, и выяснить, как она там, Ольге не удалось.

Всю ночь Ольга проплакала, пытаясь хоть как-то объяснить себе, что произошло. Уснула лишь под утро, отчаянно загадав, что, когда откроет глаза, все вернется на свои места. Но утро не принесло никаких изменений.

Когда Вадим уехал в магазин за продуктами, в дверь к Ольге осторожно поскребся Славик.

– Мамочка, тебе страшно было в гробике?

– Сыночек мой! – Ольга сорвалась со старенького дивана, мигом подлетела к двери, подергала: закрыто; опустилась на пол, прислонившись к косяку.

– Там же, наверное, холодно было? – Голос Славика звучал так близко, что, казалось, он сидит рядышком и сейчас прижмется к ней, обнимет.

– Да, милый, холодно…

– Ты плачешь, мамочка?

– Нет, мой хороший… – Голос предательски дрогнул, Ольга до крови закусила губу.

– Папа не разрешает с тобой говорить. Я без спросу…

– Маленький мой… Славочка! Мама любит тебя!

Ольга ловила губами соленые слезы, стараясь не выдать себя. Малыш не должен знать, что мама плачет.

– Мамочка… А как ты выбралась?

– Как выбралась?.. Даже не знаю… Я очень хотела вернуться, очень!

– Мы тоже. – Славик зашуршал фантиком. – Я вот верил, что ты воскреснешь. Я тебе конфетки откладывал…

– Славочка! – задыхаясь, зашептала Ольга в дверную щель. – Я только тебе правду скажу, ладно? Я понарошку тогда умерла, не по-настоящему. Я жива, сынок.

– По-настоящему жива?

– По-настоящему! Верь мне, слышишь?! Мама не умерла, мама с тобой!

– Батюшка в церкви тоже так сказал, повторил много раз мне: «Мамочка с тобой».

Послышался стук шагов на крыльце, дверь хлопнула, и до Ольги долетел крик Вадима:

– Славик! Я тебе запретил выходить из своей комнаты! Маша! Почему ты за ним не смотришь?

Ольга прильнула к замочной скважине, увидела, как по лестнице спустилась – стекла – тихая, бледная Маша, схватила Славика за капюшон толстовки и поволокла на второй этаж, не произнеся не слова.

– Вадим! – Ольга заколотила кулаками в дверь. – Вадим! Умоляю! Дай мне обнять детей!

– Нет.

– Только один раз! Я ничего им не сделаю!

– Нет.

– Но почему, бога ради! Почему?! Ты же не можешь не признать, что я жива!

Вадим помолчал и, наклонившись к замочной скважине, сухо, отрывисто произнес:

– Тогда… При перестройке дома… Я не клал значок с лыжником под ступеньку.

Ольга сидела на полу, обхватив руками голову. Она уже не пыталась себе объяснить происходящее, стертые из жизни полгода, уверения семьи в ее смерти. Она лишь думала об этом злосчастном значке. Как же Вадим мог забыть о нем? Ее – ее! – Вадим.