Варвара, испуганная и хлипкая, никогда не способная к борьбе, еле за ним поспевала. На спуске с виадука она угодила носком в решетку водоотводного лотка, крошечный размер обуви сыграл с ней злую шутку, ведь и вся Варя была тоненькая и миниатюрная. Да, Макс инстинктивно выбирал женщину, которую нужно защищать, но защитить в итоге не сумел.

Она подвернула ногу и упала на землю. Макс и сейчас это помнит урывками.

Крик Тёмы:

– Мама! Мама!

И Тёма бьет Макса крошечными кулачками по спине с требованием вернуться за мамой. Макс, тяжело дышащий, с залитыми потом глазами, загнанный, сосредоточенный, бежит, бежит и ускоряется. Он кричит на ходу:

– Подвал! Любой подвал!

Варя исчезает, Варю скрывает трепыхающаяся от паники толпа.

– Тёма, – сбивающимся, всхлипывающим от усталости голосом говорит Макс. – Мама… нас догонит. Мама… спрячется в другом месте. Мама…

У Макса толком и времени не было осознать, что он сделал. Инстинктивный выбор – спасай себя и потомство. Живи, любой ценой живи.

Тёма в его руках бьется в истерике, дергается во все стороны, детский гнев огромен. Макс сжимает его так крепко, что делает больно. А ребенок орет навзрыд, орет на второй громкости, до отрицания себя, кажется глаза вот-вот лопнут:

– Мама! Мама! Мама!

У полигона их ждет бабушка. Она не знает, куда идти. Макс показывает ей лазейку в заборе, еще несколько человек видят это и следуют за ними. У таких последователей нет плана, совсем нет, – эти бегут, чтобы к кому-то прибиться, чтобы спастись с кем-то.

На подходе к складу все и происходит.

Гремит далеко, в самом городе, в центре, но мир все равно озаряется слепящей световой вспышкой на несколько секунд. Воздух вокруг рвется в клочья, и дует ветер – бешеный горячий ветер. Макс видит, как у мужчины, бегущего рядом, сама собой загорается одежда. Повсюду взрывается бензин в машинах. Макс толкает ослепшую мать внутрь склада, Макс бежит, ему даже страшно смотреть на притихшего Тёмушку – ослеп, умер, переломало кости волной, потом, все потом, главное – добежать.

У Макса не было доступа в «семейное убежище», его отобрали на этапе завершения строительства. Макс бежал в общий бункер. Но краем глаза на лету он видит опускающийся люк именно «семейного убежища», он орет что есть мочи, надрывая всего себя изнутри: «Жди! Жди!..»

И вот он у края люка. Он бросает ребенка в чьи-то руки, он не соображает в чьи, прыгает сам, падает, съезжает задом по лестнице, кого-то сталкивает вниз, успевает схватить мать, буквально роняет ее (потом, все потом, разобьется о бетонный пол – черт с ним, черт с ним!), закупоривает люк и не верит, что смог. Он дышит. Дышит, главное – дышать. Оглядывается. У его матери разбита голова, но старуха жива. Жива и плачет. Тёма, ошалелый, безумный от грохота и света Тёма с ожогом под глазом таращится во все стороны и ничего не соображает. Его держит Лим.

– Почити готоуо, – объясняет Лим, коверкая слова до неузнаваемости (русский он знал хорошо, а вот акцент подводил). – Почити готоуо. У хиланилище есть запасы на тли года.

Тёма спит и похож на покойника. Мать Макса что-то напевает – она как будто слегка тронулась.

Лим спокоен. Пока еще спокоен.

– Гиде твоя Уаля? Жена?

Макс в ответ глядит молча и дико.

Лим все понимает, и он все еще спокоен:

– Не надо голеуать. Она сплячеся в подиуале, уидишь. Не надо голеуать.

Потом Лим ушел жить в отстойник.

– Уам надо пиливикнуть к обситаноуке, – сказал он. – Побудьите своей семьей.

Конец света случился в три часа дня. Тёмка проспал беспробудным, провальным сном весь день и всю ночь и проснулся только в полдень. Макс принялся было его успокаивать, но Тёма просто потребовал завтрак и спросил, когда мама вернется с работы. Спросонья он даже не понял, что не дома. И Макс догадался, что день, когда мир рухнул, вылетел из детской памяти – не было его. Тогда он рассказал, как привез Тёму спящего в их новую квартиру, а мама будет чуть позже. Хотя где брать маму, он пока не знал и принялся судорожно обдумывать версии.