– Отстань от нее! Прочь! Проваливай!

Слова вылетели сами. Миро едва узнал в сиплом, срывающемся на фальцет голосе – свой. Он и сам не понял, зачем заорал. Глупо, самоубийственно. Но тварь жрала останки прабабушки, и это было невыносимее, чем тяжелый взгляд безвеких черных глаз. Зверь поднял вытянутую, покрытую черной щетиной голову и смотрел прямо на Миро. На выступающих острых зубах висели куски плоти. Тонкая, жилистая лапа напряглась, готовясь к рывку.

Миро не знал, быстро ли бегают звери, но не сомневался, что быстрей человека. И пяти прыжков хватит, чтобы нагнать, подмять под себя. Получить живую плоть вместо мертвой. И все равно хотелось бежать. Только тело стало непослушным, будто уже заранее смирилось со своей участью, и даже истеричный стук сердца не мог его пробудить.

Зверь метнулся вперед неожиданно. Прыжки зигзагами – прямо к Миро. Мгновение – он был еще далеко, и вот уже туша заслонила полнеба. Рука дернулась к поясу. Револьвер!

Миро вцепился в рукоятку, чуть не выронил. Вытянул дрожащие руки перед собой, дернул пальцем крючок и…

Ничего.

Еще, еще раз, но в ответ – только слабые щелчки.

Черная пасть раскрылась перед лицом. Окатило вонью так, что брызнули слезы. Миро до боли распахнул глаза, все еще отчаянно стискивая бесполезный револьвер.

Вот и… Все?

Что-то метнулось с земли вверх. Прямо между ним и зверем. Что-то блестящее, рассыпающее куски отражений, могучее и сильное. Миро попятился, чувствуя себя пылинкой меж пары башмаков.

Зеркальная Матерь – это она, конечно же она, – вздыбила свою упругую зеркальную длань, хлестнула зверя. Зубастая башка мотнулась. Зверь попытался огрызнуться, взрыкнуть, но Матерь ударила снова. Она не хотела убить, Миро видел. Не пыталась, хотя могла, ей это ничего не стоило. Но она только хлестала, отгоняя.

Миро бормотал себе под нос благодарность и молитвы, отступал назад шаг за шагом. Как она успела, почему спасла? Зеркальная Матерь любила и оберегала жителей, кормила и заботилась, но Миро не думал, что она придет только ради него. Будто бы любить всех – совсем не то же самое, что любить каждого отдельно.

Вместо того чтобы бежать со всех ног, Миро продолжал ступать спиной вперед, медленно, как в вязком песке. Зеркальная жила теперь просто покачивалась над землей, а зверь, сжавшись, отползал. Но в последний момент он рванул в сторону. Схватил зубами тело прабабушки и кинулся прочь.

Миро взвыл, метнулся вперед. Но тут же замер. Куда ему? Дурацкий револьвер ни на что не способен, а без него ни на что не способен и сам Миро.

Матерь не сделала ничего. Видимо, ей важно было защитить живого, а до мертвой нет дела. Миро не мог, не имел права требовать больше. Но все же стиснул зубы от досады, от горечи. От бессилия.

С размаху бросил револьвер о землю – бесполезный! – но потом все же вернулся, поднял и убрал за пояс.

Это ведь ее вещь… И так ничего больше не осталось.

Клин жил на окраине. Так далеко от башни, что еще два десятка шагов – и окажешься в неродящих землях. Кому вообще может хотеться изо дня в день смотреть на гигантские кости? Миро после вчерашнего уж точно не хотелось. Он еще не забыл зубастую пасть, мерзкую черную щетину… Не забыл, как зверь уносил прабабушку, точно невесомый лоскуток. Потому и пришел сюда, к одинокому дому, над дверью которого висел треснувший штурвал.

Сказать по правде, идти было жутковато. Про Клина всякие небылицы ходили, и самая безобидная из них – что он не человек, а по ночам превращается в зверя и сбегает в пустоши. Но Миро было уже не пять лет, чтобы в такое верить. Верил он тем, кто говорил, что Клин не очень-то любит людей – держится особняком, встреч не ищет, а если и доведется, лишнего слова не вытянешь. А еще, что в помощи не откажет, если ищешь справедливости, и если заплатишь, конечно.