Потом мы вместе с этими ребятами бродили по пыльной белой дороге и орали песни Пугачевой – никто нам в осуждение и слова не говорил. Дорога в те времена была то ли грунтовой с камнями, то ли асфальтовой, но сильно растрескавшейся – во всяком случае, на ней всегда были пыль и песок и в летнюю жару здесь становилось очень душно. Бабушка Света, чтобы занять нас чем-то, однажды предложила поливать дорогу водой из ковшиков, как будто мы – городские поливальные машины. Это была поистине гениальная идея: и дети заняты (сбегаешь к колонке, наберешь воду, выплеснешь – и снова пора назад), и зной для прохожих становился немного более терпимым (чахлые деревца по краям улицы давали мало тени).

Мы с братом еще кое-что тогда придумали: подлавливать белую кошку и стараться сделать так, чтобы она перешла нам дорогу, – это была «примета наоборот», мы сами ее изобрели. Мол, черная кошка – к беде, а белая – к счастью. Наши новые друзья обрадовались, когда мы им это рассказали, и стали тоже так делать. А потом, в результате коллективного творчества, мы усовершенствовали новую примету: если загадать желание и белая кошка перейдет дорогу, то оно обязательно сбудется.

Баба Света, возвращаясь со смены, спасала от нас бедную кошку и говорила, что надо самим исполнять свои желания, а не надеяться на животных, какими бы белыми и пушистыми они ни были.

Бабушка работала поваром в столовой, которая стояла неподалеку от дома. Часто брала нас с собой, но разрешала отлучаться, чтобы мы поиграли с друзьями. Я потом часто вспоминала эту столовую – перед глазами вставали огромные алюминиевые кастрюли и туши мяса, свисавшие с потолка. А запах комбижира и жар от плиты никогда не могла забыть.

Мы с братом шли огородами, как, бывало, нас водил отец больше тридцати лет назад. Он говорил, что так получается сюрприз: ведь гостей-то бабушка ждет со стороны улицы, ведущей к железнодорожной станции.

Баба Света и сейчас ждала нас. Но из дома не выходила: у нее давно уже болели ноги, с Нового года она не вставала. С ней вместе жил младший сын, наш отец.

Бабушкин муж, дед Коля, умер, когда мы были еще совсем маленькими; мы его знали только по фотографиям и по коробочке с медалями. Баба Света считала его ангелом, лучшим из людей. И наш отец сильно убивался, когда деда Коли не стало. А баба Света папу утешала: мол, деду там лучше, боженька его пожалел и забрал. Дед Коля был на войне и горел в танке, а когда вернулся, его не узнали родные: пол-лица обожжено, сам как будто тронулся умом. Иногда он вскакивал по ночам и в панике бегал по дому. Невеста от него отказалась: хоть тогда было и туго с мужчинами, но тянуть инвалида ей не хотелось. А баба Света пожалела, взяла его к себе и выхаживала. Потом они поженились и нажили троих детей, в том числе и нашего с Лешкой отца.

После смерти мужа баба Света не показывала, что горюет.

– Это мы с вами здесь стареем, – повторяла она, – а им на небесах вечная радость.

Когда наши с Лешкой родители развелись, мы больше не ездили к бабушке, хотя отец и предлагал. Не хотели расстраивать маму: ей было неприятно, когда нам нравилось что-то папино. Она старалась этого открыто не показывать, но я-то видела. По бабушке Свете мы скучали: я больше, Лешка – меньше, потому что он не очень хорошо ее помнил. Но потом началась школа, сначала у меня, потом у брата, и у нас обоих появились новые друзья и дела. Человеческая память пластична. Если перестать «надавливать» на какое-то место, «ямка» от него выправляется – и через какое-то время не остается и следа от того, что казалось важным. Во всяком случае, в детстве всё забывается гораздо проще.