Раздался глухой крик напуганной птицы, послышался хруст веток. У Андрея упало сердце. «Живым не сдамся!» Рука потянулась к гранате, всегда лежащей рядом. Впрочем, их, воздушных десантников из отряда особого назначения, подготовленных для диверсий в тылу врага, в плен и так не брали. Обнаружив наколку на руке в виде «крылышек», фрицы убивали таких на месте, считая особо опасными.

«Вот и всё… А может, не заметят…»

Хруст и шорохи приближались. Андрей запоздало глянул на свою зияющую дыру – эх, надо было замаскировать ее как следует… Но поздно. Он отполз к дальней стене и замер в отчаянном ожидании, пока не услышал глуховатый голос командира:

– Андрюшка, живой?

В голове Андрея взорвался и разлетелся цветным фейерверком пушечный залп.

– Валентиныч…

Он не смог справиться с собой, по лицу потекли слёзы. Слова застревали в горле, он только улыбался, смущённо сжимая губы. А Валентиныч с Жориком и Костиком, двумя худолицыми и тоже сероглазыми подручными, уже тащили его из норы. На земле они молча обняли полулежащего и обсыпанного прелой листвой Андрея, и только тогда он со всей силой почувствовал, как не хватало ему в эти три дня живого человеческого тепла, прикосновений огрубевших рук, звуков знакомых голосов и, главное – самой настоящей уверенной радости от того, что всё невероятным образом сложилось, что счастливая звезда его не подвела.

Ещё три дня они тащили Андрея лесом на волокуше из еловых веток. Сначала он пытался идти сам, опираясь на плечи Жоры и Кости, и даже прошёл несколько километров, пока нога совсем не распухла и не начала болеть нестерпимо. Пришлось снова лечь на волокушу.

К вечеру третьего дня они вышли к «точке», где ждал борт ТБ-3, тяжёлый бомбардировщик Туполева.

Когда они летели в ночи по направлению к Украине, Андрей бредил. Позже ребята рассказывали ему, что он всё время просил показать ему небо.

В госпитале, как ему и мечталось, действительно было тепло и сухо. Только не пахло ни борщом, ни галушками – тем, кто мог есть сам, давали щи и кашу, а вместо обворожительных сестричек дежурила пожилая, но ещё черноволосая старуха Анна, которую все называли Нюсей. Когда Андрея привезли из операционной, она озабоченно вздохнула, но потом, блеснув карими глазами, улыбнулась:

– Хорошо, нога на месте осталась, не отпилил её тебе наш Горыныч.

Андрей медленно приходил в себя. Слова старухи Нюси звенели и громыхали в его голове. Он закрывал глаза и ему мерещился летящий по небу карликовый Горыныч с тремя головами.

– На, попей вот.

Старуха подошла и протянула ему гранёный стакан с водой.

Андрей с трудом взял стакан в руки, посмотрел сквозь стекло на множащееся во всех гранях отражение старухиного лица, а потом, со ставшим ему привычным усилием повернул голову на бок. Он словно прилип к койке и уже не слышал голоса старухи, продолжающей что-то говорить про «Горыныча». Из кровати, прямо с подушки, через окно, сквозь сетку ветвей опавшего клёна ему было видно светлеющее небо с ещё угадывающимися на нём точками звёзд.

***

«Мне кажется, так это было», – за три дня до родов говорила она Марии.

И потом ещё часто возвращалась мыслями к той истории о дедушке – к истории, подробностей которой никто не знал и уже не узнает.

Ей не хватало воздуха после родов ещё дня три. Она не могла вставать без опоры, не могла пройти десятка неспешных шагов без одышки, не могла есть, сразу начиная задыхаться. Но рядом мирно сопел носом крохотный младенец с голубыми глазами и льняным чубчиком, отличающийся редкостным спокойствием, деловитостью и деликатностью одновременно. Ей казалось, он был удивителен сочетанием всех этих качеств.