Не будем осуждать ни хозяина, ни собак: они ведь всю ночь не спали и, конечно же, были очень сердиты. Откуда они могли знать, что виновата во всем была маленькая козочка, на которую и сердиться-то нельзя?

Когда Ёсина мама и бараны опомнились, даже и тех деревьев, что приютили их на ночь, уже не было видно. Мама кричала: «Ме-е, – проснись, Ёси! Ме-е!». Бараны блеяли: «Бе-е-да! Ёси, проснись! Хозяин, там Ёси! Собаки, там осталась маленькая Ёси!».

Но хозяин не понимал их. И собаки тоже не понимали, почему коза, выставив острые рожки, кидается на них, а бараны рвутся назад. Пастух, испугавшись, наотмашь хлестал кнутом, думая: уж не взбесились ли его бараны и коза? Может, сошли с ума от страха, а может, без воды ополоумели? Он спешил домой! Стояло уже утро, и пора было гнать стадо на выпас, а до дома пастуху предстояло еще идти и идти. С досады он плюнул, слез с коня и стал помогать собакам, подгоняя козу и баранов.

Ёси сквозь сон слышала всё это – и лай собак, и ругань хозяина, и щелканье кнута. Вот поэтому-то ей и приснился тот странный сон-явь.

17

Солнце поднималось всё выше и выше. Там, куда доставали его лучи, иней таял, превращаясь в росу. Роса, отражая солнечный свет, сверкала на деревьях и траве. От тепла она испарялась, и над землей стоял легкий туман, который быстро уносило ветерком. Причем уносило так быстро, что и заметить это было невозможно: только чуть-чуть дрожал воздух. А в ложбинах и под деревьями еще долго лежал иней, лежал до тех пор, пока разогретый воздух не добрался и туда.

Ёси проснулась, как будто ее что-то подбросило, вскочила на ножки и прислушалась. До нее доносилось «Ме-е – ме-е» и шум копыт: шло стадо, слышался свист пастуха. Но нет, хозяин так не свистел, это был кто-то другой. Взбежав на бугорок, она увидела большую отару, собаку и пастуха. Но это явно был не хозяин! – рядом с этим человеком не было лошади, и у него была всего одна собака, да еще и совсем не такая, как у хозяина Ёси.

Но всё же, может быть, ее мама там, в этой отаре? Ёси хотела было побежать и поискать маму или хотя бы что-то узнать о ней. Может, хоть кто-нибудь что-то про маму знает? Она уже приготовилась бежать, но вдруг подумала, что мама обязательно за ней придет, вернется, – и остановилась. Подумав минутку, маленькая козочка принялась кричать: «Ме-е, ме-е, мама, ме-е!..». Но стадо было далеко и шло совсем не к Ёси, а гораздо западнее, через гряду больших кучугур, на юг. И никто не слышал слабого Ёсиного голоска…

И все-таки Ёси была услышана. И услышал ее я – да, тот самый пастух с собакой, так не похожей на хозяйских овчарок.

Мне показалось, что из-под дерезы ветер иногда доносит слабое, еле слышное мекекеканье. Я быстро огляделся, но, сколько ни всматривался, ничего не увидел: Ёси была еще малышкой, да и расстояние между нами было большое, и деревья с лежащими под ними большими сучьями мешали что-либо разглядеть.

Ветер изменил направление, и я больше ничего не слышал. И мы с Лайчиком – так звали мою собаку – отправились догонять своих коз, уходящих за песчаный перевал.

А Ёси, уставшая, голодная и замерзшая, провожала тоскливым взглядом последних коз, уходивших за большую кучугуру:

«И эти ушли. Я самая одинокая, всеми забытая, несчастливая маленькая козочка Ёси…».

Как ей было тоскливо и одиноко, я не берусь описать. А вы, если сможете, представьте сами ее тогдашнее состояние…

18

Прошел день, солнце начало склоняться к западу, и я развернул своих коз к дому, направляя их так, чтобы они шли мимо водопоя. Козы подходили к чиганаку, пили воду и шли пастись дальше. Но что это? Дойдя до перевала, за которым виднелись верхушки трех деревьев, откуда я утром слышал подозрительное «Ме-е», мои козы остановились, сгрудились и, глядя под деревья, удивленно навострили уши. А до меня донеслось то же самое: «Ме-е!» Тот же самый, дрожащий козлёночий голосок.