Левашов говорит: “Ну, мне тут делать нечего, я домой пойду!” А мужик все ближе, уже за кустами поет, а самого не видать. Василий Иванович походил-походил и говорит: “Знаешь что, Коля, я пойду домой, а потом снова к тебе приду – поесть тебе принесу!” И ушел. – Коля изобразил голосом и даже покачиванием плеч и головы Василия Ивановича, моего соседа со второго этажа. – А мужик уже, слышу, за кустами, совсем рядом, и коса-то такая большая на слух, метра два, и голос уже откуда-то сверху, как с дерева доносится. Уходить мне нельзя, у меня полкабины инструментов. Залез я в кабину, и вдруг стемнело. А мужик уже поет и вокруг машины косит, хотя косить там нечего. Орет! И вот что удивительно: то у капота, то уже за кузовом – так быстро, за одну секунду переместиться никак нельзя. Самого его не видать. А у моей машины даже кабина не закрывается. Я хотел молитвы читать. А молитв никаких не знаю. Потом вспомнил одну: “Богородица, Дева, радуйся!” – и читал её всю ночь, и всё крестом, вот так, во все стороны открещивался», – показал, посмеиваясь довольно глазами, Коля Умный.

«А утром?» – спросил я.

«А утром мужик пропал. Я вылез из кабины, стал второй штабелек грузить. Потом пришли Василий Иванович с Левашовым».

«А кошеное место было?»

«Нет, ничего»…

«А Василий Иванович что?»

«Ничего. Я им все рассказал… они поняли, что я от нечистой силы отбивался… Но вот еще что, – так и дернулся он вперед, будто опять сел за руль и поехал: – Поехали, машина идет хорошо и по сырому. И вдруг – бах! Переднее колесо отвалилось! Ось лопнула»… – И Коля долго рассказывал подробности, как они ремонтировали цапфу, как с братом Борисом сверлили три дня дырку под болт… Брат каким-то особым способом упирался в дрель колом, а Коля ручку вертел…

«А потом оказалось, что в тот день в Шаминском лесу мужик удавился. И мать мне сказала, что в ту ночь нечистая сила праздновала, потому что она душу человеческую заполучила… Что-то стали мужики, там, у Шамина, часто вешаться, – задумчиво прибавил Коля, припомнив и другого, недавнего самоубийцу.

«Василий Иванович – мой сосед», – сказал я.

«Можете у него спросить – он подтвердит, что там кто-то пел, орал. А Левашов уже умер»…

Я так и представил этого огромного мужика, орущего, с косой, почему-то в черном, двубортном, старого покроя, из какого-нибудь шевиота пиджаке с прямыми, подложенными ватой плечиками, и громким, пустым, как из бочки, голосом…

«Это какое-то тайночувствие», – сказал я неуверенно, не зная, как назвать его жанр.

«А со мной вообще немало таинственных случаев было», – охотно согласился он.

С Колей Умным в тот день мы просидели часа четыре. Он мне рассказал еще один «случай», как спал в Городищах на речке Юхоти, в сарае. А там повесился инвалид, и с тех пор, как ночь – он идет в сарай, нога деревянная: скрип-скрип-скрип! У Коли тогда от ужаса встали дыбом волосы так, что – и шапка с головы свалилась, и он о них руку уколол до крови! Ярко рассказывал, продуманно, и зачем – непонятно… Хотя случайных людей и событий в жизни не бывает. Каждое, чтобы чему-то научить, каждое имеет смысл, над которым мы не привыкли трудиться…

На другой же день я соседа Василия Ивановича спросил – ездил ли он в Шамино за дровами с Колей Смирновым? Василий Иванович посмотрел на меня пристально и, похоже, даже обиделся: «Это уж у него с головой что-то!.. Никогда не ездил! Один раз только, и то не в Шамино, а в Шалимово, на военкоматовской лошади. А с Колей Умным – никогда!.. А вообще-то я его хорошо знаю»… – Василий Иванович говорил это раздраженно и дергался так же, как его изображал Коля…