За стеклянной стеной павильона валил снег с дождем, а тут было тепло, тесновато и уютно. Погода распугала клиентов. Лёша смотрел на тяжелые хлопья, бьющие по луже и сразу становящиеся водой, и чувствовал что-то подзабытое, что-то из детства – грустное и мечтательное.

Тенью мелькнула мимо витринного стекла легкая фигурка, сигнальным колокольчиком тренькнула дверь.

Она вошла, хлюпая мокрыми насквозь сапожками, остановилась у приемного стола. Большой, заполненный до отказа пластиковый пакет переложила из руки в руку и освободившуюся зябко сжала в кулачок. Когда она всхлипнула, он понял, что лицо ее влажно не от снега. Или не только от снега. И, удачно найдясь, предложил:

– Хотите кофе? – и подхватился, не дожидаясь ответа, к стоящему всегда под парами автомату.

Уже устроенная им в кресле для посетителей, она смутилась, когда он поставил перед ней чашечку.

– Вы пришли с заказом, вам полагается! – балагурил он, запрашивая кнопками кофе и для себя.

Не смотрел, чтобы не стеснять, но видел, как она непослушными, замерзшими губами коснулась обжигающей пенки. Запомнил, поймав первым взглядом, светлые крапинки на ее широковатых скулах и близкие крапинкам по цвету янтарные глаза. Подумалось, что, наверное, она рыженькая, но отемняет волосы, и подрисовывает брови и ресницы.

Похожее на позыв к озорству, вдруг подступило к нему желание угадать, какая она без ретуши, и представилось, что она должна смахивать на конопатого мальчишку, которому покажи палец – и он расхохочется. Такое лицо – сценическое, для манежа – делает его мама. И ей так часто под развеселой маскою лица бывает не до смеха. Как вот теперь и его заказчице.

– Вас кто-то обидел? – спросил он и оробел, подумав, что поступает бестактно.

А она, словно только этого ей и не хватало – чтобы спросили участливо, – вдруг прорвалась признанием:

– Она придирается ко мне, чтобы выгнать! На каждом шагу придирается! Мои испытательные полгода без зарплаты заканчиваются – и она, чтобы не оформлять, чтобы задаром другую взять дурочку… А мы с мамой мечтали, что вот начну зарабатывать. Немножечко, но все-таки. Ничего я не начну! – и уткнувшись в кисти рук со школьным бесцветным маникюром, она расплакалась навзрыд.

Слезы и эта ее доверчивость легли ему на душу как признание в дружбе.

– Да что вы! – вырвалось у него так громко, что следующие слова он произнес почти шепотом. – Да это же хорошо! Вам надо учиться, а не прислуживать какой-то хамке!

– На бесплатный мне не поступить, а на платный у нас нету! – ревела она, уже не сдерживая себя.

– Ой, как вы ошибаетесь, думая, что вам делают плохо! – заговорил Алексей торопливо, словно хотел не дать ей и секунды для ее слов. – Меня вот пожарник два года поедом ел, а потом оказалось, что он выхватил мою фирму на такую высоту, что и мечтать нельзя! Или стали выживать из помещения. Думал – беда! А вышло… Я выкупил его у города за семь тысяч, а мне выложили в сорок раз больше! Где бы такое было мыслимо?

Четыре тысячи процентов заработать! В один миг! Как пальцем щелкнуть!

Лёша не помнил, как очутился перед ней на корточках. Он бережно пробовал забрать ее холодные, как ледышки, руки в свои, заглядывал ей в лицо.

– С вами такая же история! Абсолютно, совершенно такая же! Уходите оттуда немедленно! Сию буквально секунду! Поднимайтесь! Поднимайтесь, говорю! И садитесь на мое место! Садитесь, садитесь! Вот так. С настоящей минуты вы принимаете и выдаете заказы. Это проще, чем поджарить яичницу. А я спокойно займусь, наконец, снабжением, отчетами и всем прочим. А они за готовым пусть сами приходят! Наберете по телефону – и пусть приходят. И зарплата ваша уже капает вам на карточку. Вот и попробуйте сказать, что та, которая делала вам плохо, не сделала хорошо!