– Хватит, хорошего помаленьку, – по-хозяйски рачительно, заботясь о достатке семьи, солидно ответил Мишка.

Уже вечером, сидя за столом у керосиновой лампы, он задал матери прежний вопрос.

– Ты где была-то?

– Ой, не спрашивай, Мишенька, где я была. – Мать заулыбалась и стеснительно отмахнулась рукой. – В правление колхоза меня вызвали.

– А что тут особенного? Мы с пацанами хоть и не колхозники, и то раз в месяц там бываем.

– Так меня вызвал секретарь парткома.

– Зачем ты ему понадобилась?

– Не догадываешься?

– Я даже не знаю, как его звать. Он недавно приехал к нам, из города. И семью тоже привез.

– Партия приказала, вот и приехал.

– Так зачем он тебя вызывал?

– Он сделал мне предложение.

Мишка вспыхнул, надулся и отвернулся к окну. Мать рассмеялась, прижала к себе сына и, улыбаясь, проговорила:

– Предложил мне вступить в партию.

– Да ну! А ты не шутишь?

– Какие уж тут шутки! Только я сказала, что мне надо хорошо подумать.

– А чего тут думать?

– Есть чего, Миша.

– Ну, не знаю, мама. Это ведь такое почетное дело – быть коммунистом.

– Для начальников быть коммунистом – большое дело, а для доярки все едино. Корова ведь не спрашивает, кто ее доит.

– Мама, ты неправильно рассуждаешь.

– Так и рассуждаю. Ты посмотри, какая у меня грамотность? Проучилась один год в церковно-приходском училище. И что я, малообразованная, буду делать в партии? Слушать да головой кивать? И время потребуется, ты меня совсем не увидишь. Партийные собрания каждую неделю проходят: все что-то решают.

– Решают, мама, как социализм на советской земле построить.

– Эка ты, Миша, хватил. Разве разговорами такое дело сотворишь? Нужно работать.

– Коммунисты все работают, они в свои ряды берут самых достойных.

– Может, оно и так, жить стали получше, но все равно – до социализма далеко.

– Вот вступишь в партию, и мы побогаче жить станем. Партийные тебе помогать будут, трудодни дополнительные выписывать.

– Да разве для этого в партию-то поступают? Ничего-то ты у меня еще не понимаешь в жизни, сынок.

Мать посмотрела на бумажную иконку, что стояла на полочке в простенке над столом. Украшенная белым расшитым полотенцем, она мерцала в лучах заходящего солнца живым светом и, казалось, дышала. Анна склонила пред ликом Спасителя голову, прошептала молитву и несколько раз осенила себя крестным знамением. Мишка неодобрительно заметил:

– Мама, ты же в Бога веришь! Партийным нельзя быть верующим!

– Конечно, сынок, но мне с этой верой легче жить.

– У нас в школе, когда в пионеры принимают, спрашивают о религии.

– Ну и что?

– Как ну и что? Верующих не принимают.

– Мы ведь по церквам не ходим, в душе своей Бога славим. Какие же мы верующие? Мы люди невоцерковленные, но любящие Господа всей душой.

– Мама, все, кто крестятся, – верующие?

Мать улыбнулась сыну, ласково, поцеловала и завершила разговор словами:

– Не будем рассуждать, Миша, кто верующий, а кто нет. Это дело совести. Посоветуюсь я с Василием Григорьевичем, бригадиром. Он человек умный, с войны пришел при орденах, все тело в осколках. На фронте в партию вступил.

Несколько дней подряд Мишка приставал к матери с вопросом:

– Ты с Василием Григорьевичем поговорила?

Анна только пожимала плечами да со вздохом отмахивалась.

– Почему? Что, трудно спросить? – наседал Мишка.

– Не трудно, но самой решиться надо.

– Ну, мама, ты что – боишься?

– Не знаю, Миша, вроде и не боюсь, но в партию вступить – это ведь не на ферму отправиться.

– Мама, я уже в классе всем сказал, что тебя в партию принимают.

– Зачем сказал, похвастаться захотелось? Эх ты – голова садовая.

Наконец, через день, вечером, они пошли к Василию Григорьевичу.