В отсутствие собутыльника Голенков принялся изучать ресторанную публику. Ничего любопытного он не рассмотрел: жующие рты, пьяные рожи, густое бутылочное мерцание на столах… Взгляд его метлой прошелся по залу и неожиданно зацепился за столик у самого входа.

За столиком сидели две молоденьких девушки. Первую Эдик узнал сразу же: это была та самая беременная малолетка, которая давеча отказала младшему брату в покупке покемона. Слева от беременной сидела рослая желто-смуглая блондинка с длинными распущенными волосами: ухоженная, стильная и кинематографически хорошенькая. Огромные очки придавали ей сходство со стрекозой. Склонив голову, девушка снисходительно слушала беременную спутницу.

Лицо бывшего сыскаря вытянулось от удивления. Челюсть лязгнула, кровь ударила в виски, ладони мгновенно вспотели. Медленно поднявшись, он судорожно схватился за скатерть. Тарелка, съехав на край стола, с жалобным звоном свалилась на пол.

В смуглой блондинке Эдик узнал свою единственную и горячо любимую дочь Таню, которую не видел четыре с половиной года…

Пошатываясь, Голенков двинулся по проходу между столиками. Подошел к дочери и, улыбнувшись, молвил с ласковой укоризной:

– Ну, здравствуй, дорогая Танечка… Так вот как ты меня ждешь!

Дочь не успела ни удивиться, ни даже ответить – беременная малолетка сразу же отреагировала агрессивной скороговоркой:

– Слышь, достоевский, ты меня уже натурально заколупал, бля! Второй раз тебя за сегодня вижу. Ты че, мусор? На слежку пробило? – Кивнув кому-то за соседним столиком, девица бросила развязно: – Цаца, объясни этому колдырю, чтобы к нам с Танюхой не приставал!..

Все произошло слишком неожиданно… Боковым зрением Эдик засек чью-то руку с бутылкой, внезапно вознесенную над его головой. Недавний арестант отличался завидной реакцией и инстинктивно отшатнулся в сторону.

Это спасло ему жизнь.

Бутыль, описав широкий полукруг, просвистела у его виска и врезалась в спинку стула. Стеклянные осколки шрапнелью разлетелись над столиками. Развернувшись, Голенков попытался было вытащить нападавшего из-за стола. Но, получив слепящий тычок в солнечное сплетение, мгновенно перегнулся, как складной метр.

Что произошло дальше, Эдуард Иванович запомнил плохо. Зрение и слух фиксировали лишь разрозненные кадры.

Чей-то тяжелый ботинок, болезненно врезавшийся в его челюсть. Красный бобрик ковровой дорожки под разбитой щекой. Солоноватый вкус крови во рту. Трагический женский визг, электропилой прорезавший зал. Насмерть перепуганное лицо какого-то азиата – то ли китайца, то ли монгола. Сорванная с окна портьера. Чья-то бледная рожа, перекошенная от злобы. Милицейская фуражка с высокой тульей. Серые казенные стены, желтый письменный стол, тонкий листок с надписью «Протокол» и незнакомый голос: «Гражданину Голенкову Эдуарду Ивановичу нанесено телесное повреждение в количестве двух нижних зубов…»

Последнее, что запечатлело угасающее сознание, был бас Коробейника.

– Девушки, отвезите господина директора домой. Когда оклемается – пусть сразу же мне позвонит, – будто сквозь ватную толщу различил бывший мент.

После этих слов Голенков сразу же провалился в черную, зияющую пустоту…

Полосатый тент уличного кафе, натянутый над пластиковыми столиками, раздувался под влажным средиземноморским ветром пиратским парусом. Потягивая холодное пиво, Леха Сазонов с интересом смотрел на нового знакомого, которого он волею случая зацепил на морском берегу.

Александр Точилин – а именно так звали этого человека – буквально очаровал Жулика своей небывалой умственной ограниченностью. Его мыслительные процессы отличались первозданной, животной простотой. Служебная поездка во Францию восхищала Точилина, во-первых, высокими командировочными, а во-вторых – возможностью тратить казенные деньги на проституток и кабаки. Он прилюдно ковырялся в носу, мял гениталии сквозь карманы брюк и один раз даже откровенно испортил воздух. Оставалось только догадываться, за какие такие заслуги это чмо получило классный чин «старший советник юстиции» и должность старшего следователя Генпрокуратуры по особо важным делам.