– Ты считаешь это даром Божьим?! – изумился книжник.

– Причем великим.

– А все эти видения?..

– Что… видения? – неохотно переспросил странник, будто бы ожидал, что Дамиан откажется от своего любопытства.

– Они действительно являются тебе, или, может, это всего лишь лицедейское юродствование?

– Являются, монах, являются. И что странно: нигде столько видений не явилось мне, как здесь, в Киеве.

– Чем же объясняешь это?

– Места здесь, наверное, какие-то богоотступные.

– Почему вдруг… богоотступные?

– Потому что в том мире, который отведен богами, зреть нам дано только то, что глазами нашими зримо. Но есть такие места, в которых юродивые, вроде меня, одновременно зрят минувшее и будущее. Словно туман какой-то находит или бред из-за хвори страшной, и тогда такое является, о чем и рассказать некому.

– И что же является такого, о чем обычно не рассказываешь?

– Города какие-то чудные восстают, с домами, как три собора монастырские в высоту; повозки безлошадные да птицы, кузнецами земными из железа творимые.

Закрыв глаза, книжник недоверчиво покачал головой. Он попытался представить все это, но так и не смог.

– И что, – поинтересовался у юродивого, – Киев тоже видел таким, каким быть ему суждено?

– Именно здесь, на холмах киевских, все и является. Очевидно, таким он когда-то и будет, Киев наш.

Дамиан проглотил голодную слюну – чувство голода преследовало его молодое крепкое тело всегда и неотступно – и, стараясь не смотреть на еду и едока, спросил:

– Почему ты зришь прошлое, это еще как-то можно понять: оно уже было, а все, что вокруг нас, имеет свою память – деревья, скалы, реки, храмы…

– Верно, все имеет свою память, – признал Никоний, – да только мы, юродивые, познаем прошлое не по этой их памяти.

– По чьей же?

Странник пожал плечами и надолго умолк, неспешно, расчетливо дары монастырские поедая.

– Очевидно, по какой-то внеземной, по возвышенной, небесной памяти, – изрек, наконец, странник то, что и самому ему далось с великим трудом.

– Пусть так. Главное, что узнаешь об этом все-таки из чьей-то памяти. Но как можно видеть то, чего еще никогда не было, что еще только должно произойти, – это объяснить сподобишься?

– А если оно, будущее это, уже было?

Дамиан снисходительно улыбнулся и покачал головой:

– Это значит, что и внуки, правнуки, сотни поколений потомков наших – уже когда-то были?! Тогда кто мы с тобой такие? Почему между прошлым и будущим Господь избрал именно нас? И то, что мы с тобой зрим сейчас, странник, это принадлежит чему – прошлому нашему или будущему?

– Мы – всего лишь странники, бредущие по ниве жизни, на которой давно уже все, в одночасье, и посеяно, и скошено.

– Мудрено говоришь.

– Наоборот, стараюсь очень просто говорить о том, что в мире этом слишком мудрено, не по уму нашему скудному, сотворяется.

Дамиан проследил за тем, как странник сметает со стола себе на ладонь хлебные крошки, и вновь решительно покачал головой.

– Не знаю, кто ты, Никоний, но только никакой ты не юродивый.

– Кто же я, по-твоему?

– Этого я пока что не ведаю.

– Потому меня и юродивым считают, что никто не способен понять, кто же я на самом деле, – слишком рассудительно для юродивого объяснил странник.

– Сам ты это понял?

– Нет, – нервно помотал головой Никоний. – И теперь уже даже не пытаюсь понять. Не дано мне сие, не дано.

Тут бы ему самое время было перекреститься, однако странник не сделал этого, заставив монаха вспомнить, что он вообще ни разу не видел юродивого ни крестящимся, ни молящимся.

– Во Христа ты хотя бы веруешь? Ты о Нем недавно говорил не как о Боге, а как о грешном иудее.