– Так чего же мы сидим?! – опешил Леонид.

– То есть мы сейчас, прямо среди ночи, помчимся, замучив извозчика и клячу, с мятыми лицами и в несвежий сорочках? Поднимем с постели бедного, спросонья ничего не понимающего дядю и будем петь ему пламенную песнь о любви к Южной Африке?

– Ты прав. Особенно про сорочки.

– И я упустил две мелкие детали, которые весьма существенны.

– Например?

– Знание английского и французского соискателем обязательно.

– My soul is dark – Oh! quickly string
The harp I yet can brook to hear;
And let thy gentle fingers fling.
Its melting murmurs o’er mine ear[9], —

не моргнув глазом, спокойно процитировал лорда Байрона Фирсанов. Как всякий пылкий юноша, он любил стихи, а с детства за ним ходил гувернёр англичанин. Так что, английский язык был для Леонида, можно сказать, вторым родным языком. Не говоря об английской классической литературе.

– Красиво. Слушай, а может, тебе на эстраду, читать и петь. Чечёточку освоишь – и цены тебе не будет! Скажи, а бить чечётку и одновременно показывать фокусы возможно?

– Да отстань ты со своими глупостями.

– У меня, значит, глупости, а у тебя самые что ни на есть серьёзности? Даже если так. – Александр не на шутку увлёкся конструированием артистического будущего Леонида. – Да что там петь! Одни фокусы чего стоят!

– Как говорит мой батюшка: «В современном мире эдакая ловкость рук не спасёт, но и не всегда накормит. И самое главное – в скользкие минуты мира руки салом не измазать».

– Александр Леонидович как всегда прав. Вот у кого надо учиться! Всё разложено по полочкам, при этом такая бесподобная широта души и творческая красочность натуры. Тебе пока до него далеко, но со временем дорастёшь до его уровня.

– Думаешь?

– Спрашиваешь!

– Чего-то я сомневаюсь…

– А я лично уверен. Сколько души вложил в тебя твой отец, этого движением плеча не сбросишь, это не пыль, братец. Да и другой гадостью не вытравишь. Это внутри тебя. Тебе придётся очень постараться, чтобы избавиться от этого.

– Да уж… И как оправдать его труд?

– Всё будет хорошо, я думаю. Если только не сгубишь себя неразумным мальчишеством. Всё-таки мне сдаётся, что ты большой авантюрист. И ждёт тебя на этом поприще или верёвка, или в лучшем случае гильотина. Мне сложно судить, что в данном случае лучше, а что хуже. И то и другое весьма щекотно, а я страсть как боюсь щекотки.

– Je suis François, cela me peine
Né a Paris près Pontoise,
Au bout de la corde d’une toise,
mon cou saura ce que mon cul pese[10], —

иронично продекламировал Леонид.

Краснов смеялся до слёз.

– Странный у тебя взгляд на жизнь, – вытирая слёзы, сказал Саша.

– Чем он тебе не угодил?

– Наоборот, он мне даже импонирует. Ты напоминаешь мне графа Б** из Пушкинского «Выстрела». Соперника Сильвио. Так же с любопытством ешь черешню из фуражки, так же плюёшь на жизнь. Я иногда даже тебе завидую.

– Чему?

– Свободе. У меня в душе такой нет. Может, иногда проскочить в словах, а в делах и поступках нет. Я с самого детства кому-то что-то вечно должен. Начнём даже с примитивного: ложку за папу, ложку за маму. А дальше пошло, поехало! И туда сходи, и так, а не иначе сделай, ни в коем случае не подведи ни себя, ни нас, ни целый сонм родственников. Робею. А особенно эти примеры: «А вот твой кузен Петя или Вася добились того-то». И вот уже бедные Петя или Вася ненавидимы мною лютой ненавистью. А спрашивается: «За что?» Могли бы сложиться дружеские отношения… Складывается ощущение, что мне в затылок постоянно кто-то дышит. Обернусь – никого. А затылок тёплый, даже волосы взмокли и закурчавились. Вот так-то, брат! Ну что же, думаю касательно твоей языковой подготовки у дяди вопросов не возникнет. А как насчёт резвого и быстрого пера?