– Она поедет со мной.

Четыре слова.

Произнесенные тихо. Гортанно. Непреклонно.

Вдох, который Морана затаила, порывисто вылетел из ее горла, а сердце билось так быстро, что, казалось, она потеряет сознание. Прижав руку к обнаженной груди, она ощутила его стук под ладонью, и сделала несколько успокаивающих вдохов, испытав прилив облегчения и еще какого-то неясного чувства.

Она поедет со мной.

А хотела ли она поехать? Оставить единственное место, которое было ей домом, единственный родной город, единственную знакомую ей жизнь? Морана знала, что сумеет воспротивиться его решению, но хотела ли она?

Нет.

Данте молчал долгое мгновение, и Морана задалась вопросом, как они сейчас выглядели. Насколько закрыты были друг от друга, как упорно бросали друг другу вызов взглядом?

– Отец примет ответные меры, – негромко предостерег Данте.

Тристан фыркнул:

– Как будто мне на это не насрать.

– Меня беспокоят меры не против тебя, – пояснил Данте. – А против нее. За совершение того, что ему оказалось не по силам.

«И что же это конкретно?» – гадала Морана.

– Довольно, Данте, – произнес Тристан Кейн голосом, опасным, словно острое лезвие. – Он узнает причину, как только мы приземлимся. Главное, подготовь самолет к утру.

– Будь готов к восьми, – отрезал Данте.

– Договорились.

Ладно.

Сделав глубокий вдох, Морана услышала тихий сигнал лифта, возвестивший о том, что Данте его вызывал.

– Кстати, – крикнул Тристан Кейн, – Кьяра звонила.

Кьяра Манчини. Тот звонок. Кто она?

– Зачем?

– Я не взял трубку. И не собираюсь, – ответил Тристан Кейн. – Но если он заставит ее…

– Я разберусь с этим, прежде чем мы сядем в самолет, – ответил Данте, и лифт просигналил снова, сообщив, что он уехал.

Кто эта женщина, черт возьми?

Морана повернулась на бок и стала смотреть в маленькие окна своей комнаты, наблюдая за потоками дождя и поражаясь тому, как резко изменилась ее жизнь с того момента, когда она в последний раз лежала в этой же самой кровати в такую же дождливую ночь. Тогда она размышляла о том, чтобы выпрыгнуть из этих окон, пусть даже гипотетически. А теперь не могла даже помыслить о том, чтобы отказаться от чего-то столь ценного внутри нее – того, что заставляло ее чувствовать все так остро; того, ради чего она начала бороться.

Жизни.

Она была жива и еще никогда не ощущала это так отчетливо, как за минувший день. Она впитывала новые факты, которые узнала о Тристане Кейне с того эпизода на кладбище: о том, что кулон сестры и двадцать лет спустя висел в его машине, о том, что он зачем-то в одиночку ездил в поместье ее отца, кого-то избил и все равно сумел выбраться живым. А это подсказало ей, как же сильно все на самом деле его боялись. Она знала не так много мужчин, черт, да ни одного мужчину, который мог бы похвастаться тем, что в одиночку вошел в дом врага, ввязался в драку и вышел оттуда живым.

Дрожь пробежала по спине, и Морана закрыла глаза, когда в памяти всплыло еще одно новое обстоятельство: он был готов забрать ее с собой, подальше от этого места, которое больше ничего для нее не значило, подальше от этого ада, и при этом рисковал навлечь гнев не только ее отца, но и Лоренцо Марони. А к тому же он был уверен, что она не пострадает. В глубине души она знала, что так и будет. Ведь даже притом что Тристан Кейн постоянно грозился ее убить, оглядываясь назад, Морана осознала, как плохо он реагировал, когда ей причиняли вред: и в тот раз, когда она пришла к нему после того, как отец столкнул ее с лестницы, и когда он выстрелил ей в руку, чтобы спасти. Или когда думал, что она погибла, и гладил обломки ее любимой машины. Ее сердце сжалось от воспоминаний.