– Ника, ты успокоишься и еще пожалеешь об этих словах! – на прощанье сказал ей тот, кто еще буквально пару часов назад был для нее любовью всей жизни.

После чего входная дверь хлопнула, и Ника осталась одна в окружении разбитой посуды и разбитых надежд. А из черноты ночного неба на нее ехидно поглядывала щербатая луна.

– Вот так бесславно закончилась моя очередная попытка создать семью с Сергеем: метанием оливье. А я ведь вроде интеллигентная женщина, а как выведут меня из себя, хватаюсь за бокалы и салаты, – жаловалась Ника своей подруге и коллеге Лесе Лазаревой. Они стояли посреди огромного пустыря, на котором Леся выгуливала свою собаку.

– И вы с тех пор больше не общались? – уточнила Леся. – Он не звонил, не извинялся?

– Нет. Тишина. А мне уже даже не обидно. Мы с ним как два цирковых пони, бегаем по кругу. То вместе, то врозь. То он хочет быть со мной, то не хочет. Знаешь, надоело! – Речиц тряхнула головой. – Вся беда в том, что я его люблю, несмотря на все его свинские поступки. Хороших людей любить легко, а я его люблю со всеми недостатками и дурацкими претензиями. И пока не знаю, как разлюбить.

– У тебя-то как дела? А то мы все про меня да про моего Погорельцева.

Ника, Леся и ее пес по кличке комиссар Рексик, полученной им за боевой характер и миниатюрные размеры, оставили позади себя пустырь и лениво брели по улицам вечернего Бродска. Они шли мимо засыпающих девятиэтажек, утопающих в тополях хрущевок, мимо частных домов, над которыми вились уютные столбики дыма. И почти дошли до места, где тихий, провинциальный Бродск сливается с Красным молотом, своим поселком-спутником.

– У меня в целом все неплохо. Мы с Ваней решили съехаться, – поделилась с подругой Леся.

– Ничего себе, поздравляю! – улыбнулась Ника. – У тебя будете жить или у него?

– А вот это пока спорный вопрос, – засмеялась Леся. – Ване нравится его квартира, а мне моя. Но он на всякий случай начал делать у себя ремонт.

– Серьезно Иван подходит к этим вопросам, хотя вы вместе всего полгода. А Погорельцев больше порассуждать любит на тему будущего семейного счастья.

– У тебя, когда ты говоришь о Погорельцеве, такой суровый взгляд, – невольно вздрогнула Лазарева. – Хорошо, что сейчас рядом нет оливье.

– Да ну тебя, – расхохоталась Речиц. – Поделилась с подружкой, называется.

С тех пор прошло чуть больше недели, а Ника все никак не могла привыкнуть, что она и Погорельцев снова не вместе. По привычке обнимала во сне подушку, представляя, что это Сергей. По привычке по утрам, заходя на кухню, сразу смотрела на место возле плиты, где обычно, оставаясь у нее ночевать, Погорельцев жарил ей яичницу на завтрак. По привычке хотела поделиться с ним забавной рабочей историей. Ей казалось очень странным, что Сергей, отношения с которым со всеми расставаниями и воссоединениями продлились чуть больше полутора лет, так прочно пророс в ее сердце, что без него ей было невыносимо.

Но от всех печалей Ника привычно спасалась в работе.

И вот сейчас, под занавес бурного рабочего воскресенья она пришла в свой пустой дом, подмигнула притаившемуся на стене кухни винному пауку, на всякий случай дважды проверила, закрыта ли входная дверь на замок, и уснула глубоким тяжелым сном без сновидений.

Утро понедельника следователь Речиц посвятила допросам коллег покойных Митрошиных. Анна и Дмитрий, работники местной кондитерской фабрики, оказались очень трудолюбивыми людьми, жили в режиме «работа-дом», по этой причине самые близкие друзья у них оказались из числа коллег.

Все свидетели почти как под копирку уверяли Нику, что Митрошины были практически святыми людьми: честными, трудолюбивыми, отличными семьянинами, любили друг друга без памяти и жили, воркуя между собой как два попугайчика-неразлучника.