– Бабушка покойная велела, – сверкнул Велеслав глазами чёрными, колдовским, что сотник аж куском недоеденным поперхнулся, – дабы ворога отвлечь, беду отвести.

Да и воткнул в стол нож разбойничий, аж лежащий на том столе шлем подскочил и противно звякнул.

– Но, но, порошу без рук! – рявкнул сотник, дыбы страх свой не показать, перед нижестоящим не опозориться. – А ты чего хотел, когда в стражу нанимался? Коли чаял жизни сытой да спокойной – шёл бы в пекари. Слыхал, как раз дочка Любомира от тебя глаз оторвать не может.

– Хотел, – Велеслав пару раз вдохнул-выдохнул, справляясь с гневом, да не больно помогло, – чтобы, когда мы, жизнями рискуя, душегубов в темницу бросали, они там и сидели, а не по площади разгуливали с глумливыми мордами, а подельники их в нас за службу верную ножами не тыкали. Ты на кой Некраса-то выпустил?!

– А вот так и выпустил, – отрезал сотник, пытаясь показать, что разговор окончен. – Виру он заплатил немалую, перед Еремеем слёзно повинился. Не за что его боле тут удерживать, не за что.

Но от Велеслава не так-то просто было «отрезаться».

– Так Еремей хотя бы жив остался! А как же те, которые вовсе травой поросли?

– А с чего ты удумал, что Некрас их всех порешил?

– Да про это весь город знает!

– Вот пусть весь город сюда и приходит, пред богами и людьми, что видели, рассказывает! А покуда нет – всё это слухи да твои домыслы!

– А то, что меня с его именем на губах порезать пытались – тоже домыслы?!

– Мало ли, в пылу боя послышалось чего, – буркнул сотник. – Уймись-ка, ты лучше, Велеслав, да иди работай. Там как раз жалобу проверить надо, бабы из-за курей в посаде подрались.

– Да какие, к чёрту, куры, когда стража выпускает опасного лиходея!

– Ты мне тут не голоси, сам как баба! Не твоего ума дело! Ты Некраса за покражу привёл – за то тебе честь и хвала. А дальше другие решают, что с ним делать. Надо будет – ещё раз приведёшь. Свободен!

Сотник сам уже в раж вошёл, спорить с ним – себе только хуже делать. Полный молчаливого несогласия, вышел Велеслав во двор, постоял, на редкие облака глядя. Тут серчай – не серчай, а снова не видать ему повышения, как своих ушей. Да что ж за правила такие неписаные и негласные, по которым тех, кто головой своей рискует, курей считать отправляют, а те, кто только замки на темнице отпирать и умеют, квасок попивают посреди дня? Затопило сердце злое бессилие – хоть волком вой, даром что луна не взошла! Да только толку от того – как от козла молока.

Велеслав глянул в сторону конюшни, да отвернулся. До посада, пожалуй, и лучше бы на коне доехать, но опосля Федотовой кобылы на глаза конюху лучше не показываться. Он, конечно, мужик отходчивый, но пока серчает и в рожу дать может, а кулачищи-то о-го-го. Хоть рожа та и ордынская, но пусть лучше будет пригожей, а не перекошенной…

Ещё разок вздохнув тяжко, решил Велеслав, что и пешком доберётся. Домой только заскочит, хоть котомку да краюху хлеба захватит. На этот раз на улочке народ появился, хлева да сараи пооткрывали, скотину выпустили – негде душегубу спрятаться. Ещё одна удача – получилось мимо матушки прошмыгнуть, дыру в рубашке парадной не показать. Сунул её Велеслав обратно в сундук, затолкал поглубже. В случае чего – на мышей свалит.

До посада идти неблизко – город надобно целиком пересечь, мимо княжьего подворья пройти оттуда – за ворота, через поля пшеничные, а вот там уже посад и находится. Каждый раз проходя мимо высокого резного терема, Велеслав не мог, да особо-то и не пытался отогнать мысль сладкую, что ему буквально на роду написано в том тереме жить, мясом каждый день баловаться, за сохранность рубахи парадной не трястись. Вот только сотник будто нарочно раздавал задания для будущего героя неподобающие… нет бы Тришку, что ли, в посад сослал?! У того особых чаяний нет, браги выпить да покушать вкусно – вот и жизнь удалась. Как раз по нему приключение…