Никто уже не видел, но мне казалось, что «Плащ» затанцевал во весь рост. Вдруг резкая боль от удара по голове. Я упала. Одичавшая публика оставляла следы на моем лице и теле, в меня вонзались острые шпильки. Я закрывала голову руками, мне не хватало воздуха, грудная клетка сжималась. Боялась, что не смогу вздохнуть, умоляла: «не надо», пыталась ползти. Последнее, что видела: рядом упали бокалы и вспыхнуло пламя от пробежавшей горящей юбки. Вокруг все кричали, но я слышала только ужасную девочку из гардероба:

Тик-тик-тик-тАк,

Время пришло сгорать.

Тик-тик-тАк.

Твою душу можно забрать.

Тик-тАк,

Время настало папу обнять.

Говорят, что перед смертью проносится вся жизнь. У меня же пронеслись только последние два года, и самое первое, что всплыло в памяти, – это знакомство с Григом. Потом еще какие-то клочки воспоминаний…

17:59. В эту минуту все сотрудники завороженно смотрят в угол экрана своего ноутбука. Еще чуть-чуть, и офис уйдет в прошлое хотя бы до утра.

18:00. Все резко срываются с рабочих мест, среди них и я. Вчера мне исполнилось 24 года. Тоже лихорадочно собираю документы, кладу в сумку телефон, блокнот, помаду. Ни одной лишней минуты здесь нельзя находиться. Убегать нужно молниеносно, чтобы никто не смог остановить и отнять драгоценное время.

– Вы уже уходите? – спрашивает проходящий мимо завхоз.

– Да, – говорю ему.

Главное правило офиса в конце рабочего дня – отвечать коротко, иначе наглый коллега, решивший еще поработать, заберет не минуты, а уже часы.

Бесшумная обувь сменяется на тонкие шпильки. Теперь официально можно стучать каблуками: директор ненавидит, когда сотрудники громыхают обувью, но его уже нет на месте. Опаздываю. Слышу, как коллеги закрывают двери, а ключи бросают в бездну сумок. На выходе смотрю в большое зеркало – и ведь никто не сказал, что весь день проходила лохматой. Волосы торчат, как будто спала с мокрой головой. Натягиваю шапку, закрываю дверь и бегу к выходу.

18:27. Я жду автобуса уже пятнадцать минут. Из-за промозглой погоды нос опускается в шарф. Не помогает, на вдохе дрожит все тело. Подходит наконец-то 53-й автобус. Это единственный в городе маршрут, по которому еще ходят длинные автобусы. Радуюсь: мое любимое место возле окна в дальнем левом углу никто не занял. Тихое, уютное и закрытое местечко.

Вроде еще не семь, а на улице уже плохо видно людей, зато хорошо выделяются «кричащие» баннеры. Время такое: заметны только вывески. В салоне оповещают о следующих остановках. В студенческие годы я любила ездить с водителем-меломаном: он включал древние песни, и обстановка менялась, накатывала волна единения с незнакомыми людьми. Мы подпевали всем автобусом: «Она хотела бы жить на Манхэттене…»

Роюсь в сумке, ищу наушники.

Где-то впереди раздается ноющий диалог двух бабок, которые стыдят молодежь за оставленную на сиденье бутылку. При резком торможении она звонко падает. Автобус трогается дальше, а бутылка перекатывается по салону.

– Вот не выкинули! Какая стала молодежь бескультурная, в наше время уже бы уши надрали за такое. Не могут даже донести до мусорки. Позор какой.

В их разговор вклинивается кондуктор и рядом стоящие и кивающие пассажиры. Обсуждение быстро переходит к школам, налогам, депутатам, которым не хватает 400 тысяч зарплаты. Болтовня продолжается под резвое перемещение бутылки, и никто из них уже не помнит, с чего все началось. Водитель опять резко тормозит, и блуждавшая бутылка прикатывается к ногам сидевших впереди бабулек. И тема с молодежью крутится по новой.

Наконец-то надеваю наушники, звучит та самая песня, которая когда-то объединяла такой же автобус. Меня уносит поток мыслей, тихонько напеваю: «Она хотела бы жить на Манхэттене и с Деми Мур делиться секретами, а он просто…» Пассажиры вокруг поворачиваются и немного улыбаются мне. Закрываю рот, оказывается, я снова пела в автобусе. Видимо, эти люди со мной часто ездят и привыкли к моим чудаковатостям. Снимаю наушники, а бабки так и мусолят молодежь.