Она понимала заботу Андрея о детях, о ней, знала, что застава почти каждый день задерживает нарушителей границы, вооруженных, с портативными радиопередатчиками и картами, слушала, как Андрей и капитан Хохлачев (он, приезжая на заставу, всегда заходил к ним домой) говорили, что фашисты отчаянно пытаются создать «пятую колонну» в приграничных районах, и делали вывод: скоро быть войне.

Видела Мария и перемены в поселке. С весны на ее занятия стало приходить все меньше и меньше народа, а провожали ее до дома кроме Залгалисов еще несколько мужчин. Стала избегать встреч с ней и соседка Залгалисов Марута Озолис, полная, как уточка, девушка. Прежде она всегда ждала Марию у входа в клуб и, здороваясь, обычно гладила своей пухлой щекой ладонь Марии. Теперь, наоборот, дежурили у входа в клуб Вильнис Курземниек и еще два незнакомых Марии парня, и стоило только Гунару или другим мужчинам припоздниться, они обзывали Марию «пузатой шлюхой», грозили ей, но едва только кто-нибудь из учеников появлялся на крыльце, сразу же замолкали. А один раз эти парни кинулись было на нее с кулаками, но новый шофер кооператива Роберт Эрземберг кинулся на помощь, и парни, струсив, ретировались.

На следующий же день, как Роберт прибыл в поселок, он пришел на занятие кружка и вскоре стал активным и самым успевающим учеником. Мария восторгалась им, но ни Андрей, ни Гунар не разделяли ее восторга. И даже после того, как он защитил ее, Андрей сказал задумчиво:

– Хорошо, конечно, но я не верю ему…

Помолчав немного, перевел разговор на то, что лучше всего ей уехать с детьми в родительский дом. Хотя бы на лето.

– К осени, если не начнется, вернешься.

Она прижалась к нему, обняла, заглянула в глаза и сказала упрямо:

– Не оставлю одного! – И, поцеловав, спросила с надеждой: – Может, Андрюша, и не будет никакой войны? В газетах и по радио…

– Мне, Маня, газеты и радио не указчики. Я своими глазами вижу. Очень сложная обстановка. Только странно, наши доклады словно не слышат…

Теперь вот Мария особенно ясно вспомнила тот их разговор за несколько недель до отъезда в роддом. А перед самым отъездом детей они отвезли Залгалисам, кооперативный грузовик уже стоял у калитки заставы, все необходимое было уложено в чемодан, и она предложила:

– Присядем перед дорогой.

– Давай.

Молча посидели минутку, встали, он поцеловал ее и, взяв чемодан, сказал со вздохом:

– Как все не вовремя…

– Андрюша, ты о чем? – с обидой спросила она. – Ты же сам хотел дочку.

– Ты знаешь, о чем я говорю, – ответил он, потом добавил извинительно: – Ладно, не буду больше. Тебе сейчас нельзя волноваться. Поезжай спокойно. Все, возможно, будет в порядке.

«Вот тебе – будет в порядке. Эвакуация. Да это же война!»

Коридор наполнился детским плачем: детей понесли на утреннее кормление. Марии принесли дочь в последнюю очередь. Няня, подавая Галинку, сказала с явной грустью:

– Корми поскорей. И собирайся в путь.

– А что происходит?

– Война, доченька. Гитлер полез. За тобой, сказали, муж машину направил. Корми свою крошку, а чемоданчик и одежду твою сейчас принесут.

В самом деле, одежду и чемодан с детскими вещами сестра-хозяйка принесла очень скоро. Бросила одежду на стул, поставила чемодан у кровати и сухо сказала:

– Сама одевайся. Помогать некому. Эвакуация. Машина ваша уже во дворе. Торопитесь.

Круто повернувшись, засеменила из палаты.

Необычная резкость и невнимательность Марию вовсе не задели. Она даже не заметила этого. С тоской задавала себе вопрос: «Что же будет? Что же будет теперь?!»

Запричитали, всхлипывая, соседки:

– Таких крошек везти! Что делается? Может, не ехать, Мария? Детей загубим. Немцев сюда не пустят. А если пройдут – они же люди. Кормящих матерей и детишек разве тронут?