Уборку комнаты я начал с матраса, оттащив его к мусорным бакам в соседнем квартале. На обратном пути забежал в гастроном на углу и выпросил несколько пустых картонных ящиков. Первым делом сложил содержимое шкафа в ящики и отнес на чердак. В ящиках под кроватью, кроме старого постельного белья и одежды, ничего интересного не было, и я довольно быстро отнес их вместе с разобранной кроватью, стульями и креслом к мусорным бакам.

Со шкафом пришлось повозиться. Добротно сделанный в конце XIX века, он был не только очень тяжелым, но и совершенно не поддающимся разборке. Пришлось с чердака нести тяжелый топор и разбивать его на части. Только к обеду удалось справиться, и я снова оглядел пустую комнату с одиноко висящей над местом, где была кровать, небольшой картиной в плоской простенькой рамочке. На картине было нарисовано что-то похожее на девушку. Собственно, можно было только догадаться, что это девушка, так как тонкие черты склоненного вперед лица существовали как будто отдельно от грубых очертаний неуклюжей фигуры, к тому же перечеркнутой чем-то похожим на простую доску. Я с сомнением еще раз посмотрел на странную картину, размышляя, куда ее тащить. Еще раз идти к мусорным бакам или подниматься на чердак не хотелось, и я решил отнести ее домой. Кажется, она нарисована маслом – что-нибудь за нее дадут. За одну картинку тетка, наверное, не станет ругаться, а может быть, и не заметит ее.

Мария Федоровна с удовольствием осмотрела пустую комнату, плюнула в сторону прислоненной к стене картины и скомандовала:

– Ну, теперь бери таз, тряпку и мой эту комнату с порошком. И не забудь ободрать обои.

Пришлось сдирать много слоев обоев и драить выщербленные паркетные полы. Но все кончается. Десять рублей и ключ от чердака в кармане, картина завернута в старую газету – и можно идти домой.

Следующие два дня я тяжело работал на станции, и мне было не до «бабкиного наследства». Только в субботу утром добрался до чердака, взял из одного ящика толстый иллюстрированный том с жизнеописанием Александра II и четыре тоненькие книжечки стихов: в общем, дребедень, которую даже не стал разглядывать, и понес в букинистический магазин. До магазина я не дошел несколько шагов, так как у входа встретил лысоватого мужчину с толстым портфелем, который небрежно спросил:

– Что несем сдавать, молодой человек?

Я показал толстый том и удивился, как изменилось лицо лысоватого. Тот спросил уже совершенно другим голосом:

– И сколько ты за него хочешь?

Я знал, что придется торговаться, и постарался небрежным голосом сказать:

– Стольник.

Лысоватый почему-то не стал торговаться, и молча полез в карман за бумажником. Мне это не понравилось. Конечно, я не знал, что этот роскошный подарочный экземпляр может быть продан любителю не меньше, чем за двести долларов, но я видел, что передо мной не фраер. Тогда значит я – фраер? И тут же добавил:

– Но я давно обещал этот том приемщику. Извини, не могу мужика обманывать.

Лысоватый внимательно посмотрел в мои честные, открытые глаза, понимая, что я вру на ходу, ведь в магазине работали только женщины. Но не стал меня разоблачать, а сразу же предложил заплатить вдвое, мол он давно ищет именно эту книгу для своей научной работы. Я сдался, книги и деньги перешли из рук в руки. К моему удивлению лысоватый и за четыре брошюрки стихов отвалил сто рублей и даже не поморщился.

Домой я шел, ощущая в кармане приличную пачечку десятирублевых бумажек. Триста рублей – это же на станции месяц нужно вкалывать. Но в то же время было неприятное чувство, что меня обвели вокруг пальца. Ладно, в следующий раз никаких продаж до выяснения настоящей цены вещи.