В этой книге мы публикуем две последние записи бесед с Михаилом Викторовичем, когда он уже был тяжело болен и не выходил из дома.

Темы и содержание некоторых бесед, опубликованных ранее, повторяются. Михаил Викторович невольно возвращался к прошлому и иногда рассказывал то, о чем речь уже шла в прошлых беседах. Мы, однако, приняли решение сохранить некоторые повторы, чтобы не нарушать цельность повествования, «не калечить» рассказ (такие повторы встречаются, например, в книге «Жизнь языка», М., 2001).

Наши разговоры проходили в непринужденной домашней обстановке, часто за чаем. Из записи изъяты лишь немногие бытовые «домашние» подробности. Некоторые пояснения введены в текст в квадратных скобках.

Подготовка текста к печати Е. А. Земской.

Расшифровка Д. В. Радзишевского.

Запись вела В. Ф. Тейдер.

Фонозаписи хранятся в ОФНБ МГУ и в Институте русского языка РАН.

Приняты следующие сокращения говорящих:

П. – Панов.

Т. – Тейдер.

З. – Земская.

К. – Калло.

Я. – Якимчик.

Беседа идет на квартире М. В. Панова. В беседе принимают участие Е. А. Земская и Е. Калло (студентка – бывшая ученица М. В. Панова). Запись В. Ф. Тейдер.

Т.: Хороший был человек Федор Дмитриевич [Ашнин].

П.: Очень хороший, да. Загадка, почему он не… Все материалы ведь раздобыл он в архивах…

Т.: Да.

П.:…Почему ему нужно было соавторство с Алпатовым? Но Алпатов уступал ему, вопреки алфавиту, первое место: Ашнин – Алпатов. Значит, он главная фигура был. И он мне рассказывал, как он с большим трудом в архивах доставал эти материалы, которые частично были засекречены, частично затеряны. Он же сделал очень большое дело.[1]

П.: У него есть статья об Алексее Михайловиче Сухотине, моем замечательном учителе, о котором я сегодня немножечко расскажу.

П.: Все-таки я радуюсь тому, что я дожил до нашего… времени, до горбачевского и послегорбачевского времени.

Т.: Так. Ну, начнем?

З.: Начнем, начнем.

Т.: Пожалуйста, Михаил Викторович. (Пытаясь докричаться) Начнем!

П.: Я многие свои писания уничтожал. Почему? У меня были переписаны все книги Анны Ахматовой, я в Ленинской библиотеке… потому что у меня была такая мысль: Гитлер хотел тысячелетний рейх устроить – не удалось, а вот Сталину, наверно, удастся, потому что все так забито, все так… Все так было обесчеловечено – я думал, что я никогда не дождусь, чтобы издавали Ахматову, чтобы издавали Заболоцкого. У меня было три книги: «Столбцы», «Вторая книга», ну а третья уже продавалась – он вернулся из своей ссылки. Ну, толстые тетрадки, написанные моим уродливым почерком. Раздумывал: оставить как знак времени? Подумал: уж очень выглядит некрасиво – и уничтожил. Я всю Ахматову переписал (она осталась у меня), всю Цветаеву переписал. Ну, в общем, очень много можно говорить о том, каких поэтов я стихотворения переписал… Я выписал все, что мог в Ленинской библиотеке. Почему? Мысль была такая: эти не отпустят, человечности не будет. И то, что совершилось, – это чудо!.. Я вот уверен, что Михаил Сергеевич себе рай заработал и будет непременно в раю, а так как я там не буду, то, значит, мы с ним и не поговорим никогда. Вот.

З.: Можно ему письмо написать, еще пока вы на грешной земле.

П.: Может быть.

Уходят люди, уходят вещи. Вот самое больное, что ушло, – вот сейчас об этом скажу. Когда в сорок первом году я уезжал в армию, я маме свою небольшую тогда библиотеку… у родителей была своя, у меня – своя… я сказал маме: «Берегите мою библиотеку». А когда вернулся в сорок шестом, мама мне сказала (с горечью):