После этого пришел Николай Феофанович… правильно я его имя называю? Вот до чего я постарел…

Л. Б.: Яковлев?

М. В.: Яковлев.

Л. Б.: Феофанович.

М. В.: Николай Феофанович, да. Он взял этот самый… пику тореадора – и пошел на психологизм. Говорит: психология – это не лингвистика. Психология летуча, колеблется, у разных людей по-разному. И самое главное, в эпоху начала материализма, марксизма у него был довод: это субъективизм в языкознании. Психология у всех разная, а язык один для всех. Поэтому надо освободиться от психологизма. И фонема – это не то, что объединяется в сознании, а фонема то, что объединяется в языке. Путем че-ре-дований. Вот Яковлев начал антипсихологизм.

Это подхватил Рубен Иваныч Аванесов, Владимир Николаич – они все антипсихологисты. И так как они узрели у Пешковского какую-то, я думаю, очень незначительную, склонность к психологизму, они Пешковского вывели за, они его не упоминают обычно в составе учеников Фортунатова.

М. В.: Но я думаю, это была все-таки кампания, которая прошла. Сейчас вопрос о психологизме не стоит, сейчас мы опять можем говорить: надо учитывать психологию учащегося – не потому, чтобы мы отказывались от взглядов Бодуэна де Куртенэ, Аванесова, Сидорова. Так что можно считать, я бы Пешковского считал «москвичом», и только из страха перед учителем Аванесовым я его не упоминаю иногда. (Смеются.)

Л. Б.: Михаил Викторович, а почему – я, может быть, в этом неправа, но вот я читаю литературу 30-х годов – мне показалось, что Пешковского ругают больше всех. Или это не так? А если так, то почему именно Пешковского? Его до 50-х, еще в 55-м году ругали, как имя такое вот…

М. В.: Пешковского, его не ругали, а с ним спорили. Спорил Сергей Осипович Карцевский, ну, и многие другие. Я думаю, что с ним спорили именно когда он… Человек скажет, не предвидя из сего никаких последствий, что ученики воспринимают какие-то формы как… Ах, воспринимают какие-то формы как – о-о-о! это отступление! Они считали, что… во-первых, он по поколению гораздо старше. Вот. А старшие, например я, все любят рычать на младших, например на вас (смеется).

Л. Б.: А он своей смертью умер, Пешковский, в 33-м году?

М. В.: Что?

Л. Б.: Как умер Пешковский?

М. В.: Лег в постель, (со смехом) а встать не смог (все смеются).

Л. Б.: Да? (Смеется.) Понятно.

М. В.: Нет, его никто не репрессировал, <…>.

Л. Б.: Не успели. Михаил Викторович, а как правильно… (снова смеются) как правильно говорить: основную принадлежность или основную принадлежность слова?

М. В.: Наверно, основную принадлежность.

Л. Б.: Основную, да? Михаил Викторович, а вот теперь у меня вопрос, который я вам два года подряд боялась задавать; думаю, скажет: совсем ничего не знает, а еще фонетику читает. Вопрос вот какой. Михаил Викторович: что такое позиционный ряд фонемы. Ну, допустим, вот фонема (а). Вот у нее позиционный ряд вот такой: <а>: [ρ] // [á] // [ä] // [и]… и так далее. А как тогда быть с единством морфемы? Потому что вот, допустим, вот этот звук: [а] и этот звук: [и] – они ведь не встретятся в одной морфеме…

М. В.: Они встретятся в одной морфеме. Пять – …нет, не это. Сел – сидя – сяду: это чередование не позиционное, потому что это чередование именно морфонемное, да, Леночка?

Е. В.: (Кивает головой.)

Л. Б.: Ну, вот я хочу сказать: вот это: [а] между мягкими и [а] между твердыми – не встретятся в одной морфеме. А почему тогда…

М. В.: Посадка – сядь. (Улыбается) Но это редкий случай. Ну, я думаю, что… важно вот что. Что есть, значит,