В. Е.: Нет. Ивановых много.

М. П.: Иванова из ЦК.

В. Е.: Нет.

М. П.: Вы счастливый человек. Это был шеф в Центральном Комитете Института русского языка. И он как раз… Протченко по его предложению нам навязали. Это был действительно тип абсолютной тупости, абсолютной наглости. (Продолжая подражать испуганному Протченко) «Да, да, да… согласовать с Ивановым!» И тут Виктор Владимирович (гневно): «С Ивановым?!. А что такое Иванов?!. Иванов – это милиционер!!.» И тут… у него так… (делает крайне разгневанное лицо) «Мильтон!!!» – сказал он. (Смеется.) И вот когда мы расходились, один сказал: «Ну, Протченко сейчас же побежит доносить в ЦК». И мудрый Бархударов Степан Григорьевич сказал: «Не побежит. Доносчику – первый кнут. Он побоится». (Смеется.) Вот.

В. Е.: А Ушаков?

М. П.: Ушаков умер до того, как я начал заниматься лингвистикой.

В. Е.: Ну, в конце 30-х…

М. П.: Я мог видеть Петерсона. Но, к сожалению, не видел. Из формалистов я видел… Первое поколение формозовцев.

В. Е.: Формозовцев?…

М. П.: (не расслышав) Да. Ушаков… Дурново – я его, естественно, не видел. Он был уже уничтожен в лагере. Петерсон… Вот три великих. Ну, кроме того, Поржезинский, верный оруженосец Формозова…

В. Е.: Как?…

М. П.: (нерасслышав) …уехавший в 19-м году в Польшу. Все вот забывают Поржезинского, а это был самоотверженно преданный Формозову человек. Формозов читал лекции по готскому языку… Вот что значит 80 лет! Не Формозов, а Фортунатов! Совсем я…

В. Е.: А то я сижу…

М. П.: (очень энергично раскачиваясь и скандируя) Фор-ту-на-тов! Фор-ту-на-тов! Фор-ту-на-тов!.. Фортунатов читал лекции по готскому языку. Они не остались в виде связанного текста. Конспекты… Поржезинский их закон-спе-кти-ровал все! У него был такой дар. Устную речь он законспектировал, записал, отпечатал и дал на просмотр Фортунатову. Теперь у нас есть лекции Фортунатова, потому что их записал Поржезинский.

В. Е.: Как с Соссюром история…

М. П.: Да-да… Вот. Но зато я второе поколение застал. Моими учителями были Аванесов – официально (и неофициально он был настоящий учитель), Реформатский – неофициально, но он сам называл меня своим учеником и даже представлял: «Мой ученик Панов». И Сидоров. Я написал воспоминания о Сидорове, и поэтому сейчас я вам говорить не буду. Они будут опубликованы в сборнике о Сидорове. Вот. Я довольно часто ходил к нему в гости. Я расскажу об этом. Как я с ним познакомился. Ведь было время, когда Аванесов и Сидоров были во враждебных отношениях. Вы знаете, что они даже не здоровались друг с другом… Пришел я в МГУ. Там мой руководитель научный как аспиранта Аванесов. Я подошел. На диванчике сидит Реформатский. И Сидоров. С которым я был знаком, потому что я всегда его видел на кафедре и – еще студентом – всегда здоровался. Вот. Я подхожу к ним. Сидоров встает и уходит к окну. Тот как закричит, Реформатский (с нечеловеческим отчаянием): «Володя! Ну нельзя же так! Миша ни в чем не виноват!» (Смеется.) Сидоров повернулся на 180°, вот так (показывает), мы пожали друг другу руки. Он опять на 180° повернулся и все-таки ушел. (Смеется.) И всегда мы здоровались так… что он был страшно сух со мной. Как лазутчик Аванесова, значит, я у него был. А потом вышла книга 56-го года Аванесова. Аванесов мне рассказывал просто в личных беседах. Мы с ним говорили об этой книге. Я понял, что это действительно очень крупное событие в истории языкознания и в истории теории фонем. Но я эти взгляды не принял. Их не разделял. И, значит, об этом я и не скрывал… Скажем, говорил, что я ценю новые взгляды Аванесова как много открывшего горизонтов науки. Но мне они чужды. Владимир Николаевич вдруг подходит ко мне: «Я слышал, вы тоже не принимаете взглядов Аванесова». Сменил гнев на милость.