В то время он был вторым человеком в Политбюро и в один из дней назначил встречу с Павловым. В положенное время Павлов появился в ЦК, где более двух часов ожидал приёма. Брежнев знал, что Павлов ожидает в приёмной, но тем не менее продолжал приглашать людей, записанных на более позднее время. Это была своя форма унижения. Таким образом, как считал Брежнев, он зарвавшегося Павлова, в тот момент – первого секретаря ЦК ВЛКСМ, ставит на своё место. Неожиданно раздаётся звонок в приёмной. Павлова разыскивает Хрущёв.

Секретарь Хрущёва просит Павлова немедленно подойти в приёмную Никиты Сергеевича. У Павлова безвыходная ситуация – предупредить Брежнева невозможно, у него очередной посетитель. Павлов предупредил секретаршу Брежнева, а сам пошёл к Хрущёву.

На вопрос Хрущёва: «В чём дело? Генеральный секретарь вынужден тебя разыскивать?» Павлов извинился и рассказал ситуацию: «Я был вызван Брежневым на определённое время и прождал в приёмной более двух часов. Люди заходили к Брежневу один за другим, а я продолжал ждать. И тут ваш вызов».

Рассказ Павлова привёл Хрущёва в бешенство. Он снял трубку и позвонил Брежневу. На располагающее брежневское «Слушаю вас, Никита Сергеевич!» ответил:

– Зайди ко мне. Что значит через пять минут? Немедленно.

И с грохотом опустил трубку на аппарат. Не понять, что ситуация накаляется, было нельзя: Павлов встал и извиняющим тоном произнёс: «Разрешите я подожду в приёмной, Никита Сергеевич». Хрущёв резко вскинул голову и столь же резко ответил: «Сядь».

Случившееся далее нельзя было назвать даже малоприятным зрелищем. Это была пятиминутная трагедия для самого Павлова.

Вошёл Брежнев, и Хрущёв, даже не предложив ему сесть, начал орать:

– Что ты себе позволяешь! Первый секретарь ЦК ВЛКСМ, которого ты пригласил, ожидает твоего вызова более двух часов. Я его полтора часа найти не могу, а он, оказывается, в приёмной Брежнева газеты читает.

Далее разнос шёл по нарастающей, усиленный смачным матом. Павлов знал, что Брежнев его не любит только потому, что Хрущёв всячески поддерживал комсомол и самого Павлова. Хрущёв не скрывал, что в ближайшем будущем он сделает ставку на этих людей. И вот теперь своё публичное унижение в присутствии Павлова Брежнев никогда ему не простит. Любые объяснения, которыми Брежнев пытался убедить Хрущёва, грубо отметались. Да и по существу они были нелепыми.

– Ты рано почувствовал себя царём, Лёня, которому всё позволено.

В этих словах была трагическая прозорливость. Хрущёв понимал, что эти люди хотят его сместить, но он ещё надеялся, что сумеет их опередить. Покидая кабинет Хрущёва, Брежнев повернулся к Павлову и сказал всего лишь: «Потом зайдите ко мне».

Все детали случившегося не авторские выдумки. Это почти дословный рассказ Павлова об этой встрече. В рассказе была ещё одна знаковая деталь. Брежнев, чувствуя жуткую неудобность в течение всего разноса, вертелся в своём кресле, нащупывал устойчивое положение.

Хрущёва, как выяснилось после ухода Брежнева, интересовала идея проведения международного фестиваля молодёжи в Советском Союзе, но в каком-либо городе помимо Москвы.

После этой неожиданной беседы с Хрущёвым и не менее неожиданной с Брежневым, у Павлова было приподнятое настроение, при всех издержках случившегося он чувствовал себя победителем. Я в этом убедился, потому что оказался среди тех, кому Павлов рассказал о деталях этого разговора Хрущёва с Брежневым и неудобности, которую испытывал Брежнев от присутствия постороннего человека при их разговоре, по сути, свидетеля этого разноса.

Не знаю почему, но я в этот момент вдруг вспомнил случай моей собственной жизни, когда я, ещё будучи студентом Лесотехнической академии, стал свидетелем значимого события в жизни кандидата биологических наук Павла Семёновича Тальмана. Он преподавал энтомологию, науку о жизни насекомых. Тальман готовился к защите докторской диссертации, которая проходила в Ленинградском университете; на защите присутствовал академик Трофим Денисович Лысенко, он был членом комиссии. Знаковой деталью этого события был факт, что «биологический» пул Лесотехнической академии был в оппозиции к Лысенко, его взглядам на теорию Дарвина и внутривидовой борьбе, и диссертация Тальмана была, по сути, многомерной критикой взглядов Лысенко. Немаловажно при этом, что Лесотехническая академия числилась своеобразным центром оппозиции как к самому Лысенко, так и его теории. Говоря проще, учёные Лесотехнической академии были на стороне Дарвина, а не Лысенко.