Вскоре мне дали свидание: приехал Саша. Берии он сказал, что я его жена; я на следствии на вопрос, кто он мне, ответила: «Хороший знакомый».

Но напрасно я темнила, они же за нами следили; оберегая номенклатурного работника, дождались, когда я останусь ночевать в Антипьевском. Кстати, Берия ему сказал:

– Да найди ты себе другую, подходящую невесту!

Саша ответил:

– Я уже нашёл, дело решённое!

И приехал в Ховрино делать формальное предложение руки и сердца.

– Сашенька, не надо! – уговаривала я его, – Моя жизнь пропащая, зачем тебе губить свою?

– Ничего не пропащая! Через три года махнём куда-нибудь в Сибирь, будем сажать картошку! Перебьёмся…

Саше повезло с шефом, не то неприятности у него начались бы намного раньше. Глава Министерства, нарком вооружений, где Саша был начальником оптического управления с десятками крупных заводов, Борис Львович Ванников сам сидел; Сталин вытащил его в начале войны, на совещание в Кремль с Лубянки. Его постригли, побрили, приодели, Ванников как Ванников! Но когда на следующий день Сталин позвонил ему домой (Ванниковы жили этажом ниже, под Сашей, на Маркса-Энгельса) и, напирая на свой грузинский акцент, сказал:

– Придётся вам завтра, тав-варищ Ванников, выйти на работу!

Борис Львович отказался:

– Не могу, Иосиф Виссарионович, неважно себя чувствую…

– Подумаешь, посидел и расклеился. Я тоже сидел!

– Да, но вы при царе, а я при родной советской власти!

Вышел, как миленький.

Ванников не забыл также, что когда его арестовали, во всём министерстве нашёлся только один человек, отказавшийся подписать липовые обвинения: Александр Евгеньевич Добровольский. И это он, Ванников, у себя на госдаче, в саду, подальше от стен, у которых, как известно, есть уши, откроет нам с Сашей секрет: в Биробиджане готовят бараки для евреев. Не дай дуба вождь народов 5 марта 1953 года, советских евреев укатали бы на съедение комарам, на пятидесятиградусный мороз, как ингушей и чеченцев.

Разгон говорил, что на Советской площади против Моссовета вместо Юрия Долгорукого, который то ли основал, то ли разрушил Москву, должен был бы стоять памятник Александру Добровольскому. Он был действительно уникумом в то подлое время. Биография у него заурядная: родился в Одессе в бедной семье, уехал учиться в Москву, кончил институт, стал инженером-оптиком. Незаурядны были его организаторские способности. Заимствованный термин «менеджер» ещё не был в ходу, а сейчас его назвали бы именно менеджером высокого класса. Женился на Кларе, девушке из интеллигентной еврейской семьи, внучке известного петербургского искусствоведа-балетоведа Волынского, родился сын Андрей. Но брак оказался недолговечным: разошлись. Саша никогда не объяснял, почему. О бывшей жене говорил с уважением, сына видел редко. Я не расспрашивала: раз молчит, значит, так надо.

Через месяц фортуна мне улыбнулась: ховринский завод получил американскую мини-электростанцию, и срочно потребовался перевод инструкции по эксплуатации. Меня вытащили из котлована и посадили в контору переводить. Это значило вернуть себе человеческий облик, снять засаленную телогрейку, отмыться, переодеться в своё.

Бывший законодатель московской мужской моды из пошивочной мастерской МИДа, ныне зек, портной Смирнов взглянул намётанным глазом на моё французское пальтишко, подошёл, пощупал, поцокал языком:

– Настоящая работа!

Знаменитый портной теперь обшивал начальника лагеря Момулова и его дружков, а также мастерил кожаные мячи – забаву момуловского медведя, которого приводили на потеху момуловским гостям, приезжавшим на концерт силами зеков: певцов и певиц, чтецов и чтиц, балерин и балерунов, циркачей и циркачек. Момулов зорко следил за тем, чтобы арестованную в Москве знаменитость у него не перехватили. Кстати, у него брат был заместителем Берии, так что ховринская труппа комплектовалась из лучших артистических сил.