Дорога к нашему мосту была одна, и потеряться было невозможно. Где-то на полпути к шоссе, когда вдали уже видны были верхние переплеты моста, ветер усилился, и небо стало быстро наполняться темными тучами. Брат сказал, что надо идти быстрей, а то попадем под дождь. И мы пошли быстрее, чуть ли не бегом. Но тучи нас обгоняли. Из светло-серых они становились все темнее и темнее. Сильные порывы ветра поднимали к небу пылевые всплески на дороге и толкали нас в спину. Когда мы добежали до шоссе, упали первые крупные капли дождя. Кустарники, речка, дома за рекой – все вокруг потемнело, как будто вот-вот наступит ночь. Какая-то тревога охватила все мое существо. Наверно, и брат был ею охвачен, потому что мы, не сговариваясь, побежали быстрей к мосту.

Пошел густой тяжелый дождь. Вокруг сразу ничего не стало видно, только шоссе под ногами. Когда мы по пологому подъему вбежали на мост, я так обессилел, что мои ноги совсем меня не слушались. А брат торопил. Я через силу бежал за ним. Ветер на мосту был еще сильнее, чем в поле. Он со свистом врезался в переплеты моста. Под мостом бушевал Днепр. Никогда раньше я не видел его таким сердитым. Высокие волны налетали друг на друга и разбивались вдребезги, образуя пенистые буруны. Когда мы были уже на середине моста, сильный порыв ветра сбил меня с ног и отбросил к перилам моста. Брат подбежал ко мне, крепко схватил за руку и с силой увлек меня вперед.

Уже недалеко от выхода с моста нас вдруг ослепила белая молния. На несколько секунд мы оказались в желтовато-белом мареве, в какой-то неприятно пугающей среде. Не успели мы осмыслить, что это такое, как так же внезапно стало темно, как ночью в нашей спальне без окон, и грянул такой гром, что у меня мелькнула мысль, что сейчас и мост, и мы с братом рухнем в бушующий Днепр. У меня, как говорится, душа в пятки ушла. Вместе с дождем пошел град, который бил меня по голове и по плечам. Мы уже насквозь промокли. Уже незачем было спасаться от дождя. Но брат, не выпуская моей руки, все тянул и тянул меня за собой, чтобы сойти с этого громадного, страшного моста.

Когда мост остался позади, мы с облегчением вздохнули. И действительно, как будто вместе с мостом остались позади и все наши страхи. На улицах города было спокойней: и дождь, и ветер, и наши чувства. Стало светлеть. Черные грозные тучи ушли на север. Но дождь продолжался. Мы решили забежать в дом маминого младшего брата Ефрема. Он жил на углу улиц Либкнехта и Социалистической.

Дяди дома не было. Жена его, тетя Фрума, сидела с детьми на кровати в темном углу, наверно, опасаясь все полыхавших молний. У себя дома мы тоже отходили от окон подальше, когда бывала гроза. Тетя Фрума, увидев нас мокрых и запыхавшихся, заохала и забеспокоилась. Она предложила нам раздеться, чтобы высушить на печке нашу одежду, но брат сказал ей, что мы забежали на минуту, чтобы передохнуть, и что сейчас же побежим домой. Дети у тети Фрумы все маленькие. Даже самый старший сын моложе меня на три года. Они сидели в темном углу притихшие с широко раскрытыми глазами и, наверно, думали, что мы явились к ним из преисподней.

Грозы почему-то у нас боялись все, и не так молнии, как грома. На наше детское воображение гром действовал сильнее, чем молния. Ведь такого сильного грохота нигде больше не услышишь. Взрослые говорили, что главная опасность – это молния, но все равно гром казался нам страшнее. И поговорка есть такая: "пока гром не грянет, мужик не перекрестится". Она, наверно, появилась именно потому, что непонятливые люди больше страшатся грома.