А по крышам сейчас гуляет ветер, цепляясь за телевизионные антенны. Черная кошка дремлет на краю песочницы. Девчонка переместилась на зеленую ограду и сидит, поджав ноги, как нахохлившийся воробей. Странная. Откуда она взялась?

Гоша остановился, достал другие ноты и стал разучивать домашнее задание.

Девочка пришла и на следующий, и через день.

На четвертый он поехал к Лене. Позвонил в ее квартиру. Лена вышла в шелковом бирюзовом халате.

– Здравствуй. Ты так неожиданно… У меня беспорядок, но заходи.

– Да нет, Лен, – он засунул руки в карманы куртки и опустил голову. – Объясни мне лучше, а то я совсем запутался.

– Чего тебе объяснить? – Лена вышла на лестницу, прикрыв за собой дверь.

– Что мы с тобой из себя представляем?

– Опять твои философские изыски? Гош, надоело.

– Нет. Ты не поняла?

– Интересно, а почему я должна все понимать?

– Ты женщина, тебе по статусу положено. Она усмехнулась:

– Я понимаю так, что ты пришел прощаться. Да?

– Раз ты так поняла, то да.

– А может быть и нет?

Он подумал и сказал:

– Да нет, Ленка. Я пришел прощаться. Я никогда не смогу понять тебя, а ты меня.

Лена склонила голову и с какой-то непонятной гримасой оглядела Гошу.

– Ну ладно, тогда иди. Играй свою музыку. Ты ее лучше понимаешь. Пиши свои стихи, ночуй на облаках, собирай листья… Наверное, это правильно.

– Тогда до свидания.

– Пока, – Ленка проводила его взглядом до лифта и вернулась в квартиру.

Гоша шел по улице, ветер гладил его по волосам, чтобы сказать – все будет хорошо! Листья шуршали под ногами, переговариваясь о чем-то. Одни осуждали его, другие хвалили. А ему было уже все равно.

Гоша завернул во двор, а ветер, как всегда, остался ждать в переулке. Здесь же его встретила черная кошка. Гоша поднялся к себе на второй, открыл дверь своим ключом, скинул ботинки прямо у двери, зная, что Римма будет ругаться за это, и ушел в свою комнату. Выглянул в окно. Девочки еще не было, но Гоша точно знал, что она придет, как только зазвучит музыка.

Он улыбнулся и взял флейту.

7.02.1995

Под колесом мельницы, журча, перекатывалась вода. Полная, ясная луна посеребрила весь мир. И вода текла расплавленным серебром, а у мельницы искрилась нестерпимым блеском. Чуть покачивался в безветрии камыш, шевеля воздух серебряными метелками.

На водопой пришли единороги. Они пили только такую, серебряную воду, и только здесь, у мельницы, где тропинка была припорошена мукой. Может быть потому, что Мельник никогда не трогал единорогов.

Ведьмочке в полнолуние тоже не спалось, и она тихонечко сидела на мостике около мельницы. Но, увидев единорогов, неслышно нырнула в камыш.

Ведьмочка была красивая, настолько красивая, что ей невозможно было придумать имя, любое казалось тусклым в сравнении с ней. Тоненькая, как травинка, большеглазая, окутанная черным шелком волос, быстроногая, как лань.

Она пряталась в лесу. Любой, кто ее видел, был обречен на безумие.

Катька смотрела на них всех издалека, потом чуть-чуть подправляла карандашом контур, и снова смотрела.

Витька остервенело курил на остановке, вглядываясь в сплошное пятно рассеянного света на горизонте. Откуда-то оттуда должен был появиться троллейбус. Моросил противный дождь. И троллейбусов не было. А Катька уходила туда, вглубь своего мира все дальше и дальше.

Он каждый день приходил к ней. С умирающим на секунду сердцем проходил за стеклянные двери с надписью «Онкология». В коридоре ему встречались худые измученные женщины в халатах и платках. Он буквально пробегал мимо ординаторской, откуда мог выйти Катькин врач с плохой новостью, о которой Катьке говорить нельзя.