10 октября состоялся концерт в зале Российского благородного собрания в пользу Общества вспомоществования учащимся женщинам в Москве. Еще 6 февраля Шаляпин писал Антонине Васильевне Неждановой: «Простите меня за беспокойство. Я позволяю себе обратиться с покорнейшей просьбой не отказаться в случае возможности с Вашей стороны помочь бедным учащимся женщинам в Москве. В апреле (в конце) устраивается концерт в Сокольниках, буду петь я, предполагается участие Барсукова, Корещенки и Е.И. Збруевой.

Я позволяю себе рассчитывать на Ваше доброе сердце и думаю, что Вы сделаете мне удовольствие петь вместе с Вами в данный вечер. Письмо это передаст Вам милая барышня Дюльбюнчи, которая усиленно хлопочет о всем и пр.

Не откажите переговорить с нею подробно. Желаю Вам доброго здоровья и пользуюсь случаем высказать Вам мое восхищение Вашему дивному голосу и мастерскому пению».

Нежданова, Корещенко, хор студентов императорского Московского университета при императорской Московской консерватории под управлением И. Маныкина-Невструева приняли участие в концерте, но полного состава так и не удалось собрать в этот день. И Шаляпину пришлось в начале концерта выйти на сцену и сказать:

– Дамы и господа! К сожалению, концерт должен состояться не по программе. Многие из участвующих артистов заболели перед самым концертом. Я постараюсь их заменить.

Эти слова были встречены громом аплодисментов. На сцену посыпались цветы.

На следующий день газета «Русское слово» высоко оценила эту благотворительную акцию Шаляпина и Неждановой.

14 октября – премьера «Добрыни Никитича». Забаву исполняла Нежданова, Настасью – Салина, Алешу Поповича – Донской…

Как и предполагал Федор Иванович, отношение к премьере было более чем сдержанное. «Добрыня поет песню, в исполнение которой можно было, пожалуй, вложить больше смелой энергии, но г. Шаляпин и без того дал ей очень выразительные оттенки, – писал Н. Кашкин в «Московских ведомостях» 16 октября. – Среди исполнителей оперы необходимо прежде всего говорить о г. Шаляпине. Нельзя сказать, чтоб он был неудовлетворителен в Добрыне, но, кажется, он бы мог быть значительно лучше, если бы придал своему исполнению более бодрый и энергичный характер, уничтожив всякие следы вялости и тягучести».

17 октября – снова «Добрыня Никитич»; Шаляпин попробовал устранить «всякие следы вялости и тягучести», но из этого ничего хорошего не получилось. Разве можно уничтожить то, что органически присуще всей опере? Да и кругом говорили, что Добрыня Никитич у Гречанинова скорее напоминает доброго пахаря Микулу Селяниновича: «Зачем же воевать, когда можно землю пахать?» Доброта, наивность, недоумение в глазах. Можно, конечно, представить Добрыню живописным: дать копну рыжеватых волос, всклокоченную бороду, можно предстать перед зрителями этаким могучим деревенским мужиком, который бросает любимую и налаженную жизнь ради высоких целей служения своему Отечеству.

Добрыня – Шаляпин с наивным любопытством смотрит на то, как надевают на него бранные доспехи. Убор грозный, говорили ему, а на лице одно добродушие. Но он же должен играть то, что ему дали. Он же не может играть другого человека? Во время битвы со Змеем Горынычем Добрыня и ловок, и красив, и грозен, а как только битва закончилась, он снова стал мешковатым и наивным. Очутившись на придворном пиру у князя Владимира Красное Солнышко, он с удивлением смотрит на танцы балерин, смотрит на них как на нечто неземное и недоступное.

В былинах Добрыня предстает совсем другим – привычным к подвигам, к службе, к застольям у князя и ко всему тому быту, который здесь, в опере, постоянно его почему-то удивляет, и наивность его грез становится чуть ли не главной его характерностью, отличительной особенностью.