– А ловко ты, Серега, поешь. Много песен знаешь?

– У нас много голосистых, вся деревня, можно сказать, так-то поет. Чего тут мудрого… Вот у дьякона нашего голос так голос. Как рявкнет, словно медведь, так и присядешь от испуга…

– Рявкнуть-то всяк умеет, поди… – Шаляпин никому в деревне не говорил, что он артист, поет в оперных театрах. И друзья его тоже держали этот секрет в тайне.

– Не скажи! Нужно голос иметь, – наставительно сказал Серега.

Подъезжали к речке по крутому склону. Вдали по мостику шел урядник. Лошадь прибавляла шагу. И не сдержался Федор Иванович.

– Держи! Вожжи натягивай, черт бы тебя побрал, сейчас понесет! – во всю свою мочь заорал Шаляпин на возницу, ошалело посмотревшего на него и чуть было не выпустившего вожжи из рук в испуге. – Да-а-ай сюда!

Нет, Серега сумел удержать лошадь, а шедший впереди урядник от ужасного крика споткнулся и через низкие перильца кувырнулся в речку. Лошадь пронеслась мимо незадачливого служителя земства, который, как рассказывали, долго еще жаловался, что этот мощный крик «прямо в барабанную перепонку попал», да так мощно, словно бы кто подтолкнул его в речку-то.

Утки, уютно расположившиеся в дальнем от дороги болоте, испуганно взмыли вверх и долго кружили над полями и лесами.

– Ну-у, барин, и голос же у тебя… Куда там дьякону до тебя! Ужасть! Во-от какая сила! – И Серега показал большой оттопыренный палец правой руки, в левой он держал вожжи. Этот привычный жест выражал высшую похвалу вокальных данных барина, на какую только был способен деревенский парень Серега.

Вскоре показался крепко сколоченный новый дом, в котором Федор Иванович не раз уже бывал. Константин Алексеевич стоял на крыльце, радостно улыбаясь в ожидании. Недалеко от дома сидел Валентин Александрович Серов и поспешно вытирал кисти: на этюды далеко ходить не нужно было, кругом стоял лес, рядом была речка, а чуть дальше виднелись поля и избы мужицкие.

Коровин спустился со ступенек крыльца и попал в крепкие объятия Шаляпина. Подошедший Серов тепло поздоровался с давним другом.

Коровин показал комнату, отведенную Шаляпину, и сказал:

– Как приведешь себя в порядок, приходи в мою мастерскую, ну, ты знаешь. Чаи гонять будем…

– Неужели только чаи? Вода мельницу ломает, ты знаешь, – пошутил Федор Иванович.

– Ладно, ладно, найдем и что-нибудь покрепче, с дороги-то, пожалуй, можно…

Шаляпин сбросил поддевку, Серега внес пожитки барина и замер в ожидании. Федор Иванович щедро расплатился и стал разбирать свои вещи: здесь он предполагал не только отдохнуть, но и поработать над партиями предстоящего сезона.

Федор Иванович вышел на крыльцо, где поджидал его Василий Белов с большим ковшом воды.

– Эх, хорошо умыться с дороги. Ну как, Василий, сын Харитонов, жисть-то? Много уток настреляли с барином-то?..

Василий Харитоньевич, старший мастер декоративной мастерской, с десятилетнего возраста служил у Коровина, знал привычки и характеры всех его друзей, но за простоту и общительность особо выделял Шаляпина. Поливая тонкой струйкой из ковша на руки Шаляпину, наклонившемуся и широко расставившему ноги под большой сосной, Василий Белов, маленький, веснушчатый, опасаясь очередного розыгрыша, был неумолимо краток:

– Никак нет!

– А газеты сюда приходят? Читаешь? Что новенького? Последние дни я был очень занят и не читал газет, – вытираясь большим холстинным полотенцем, серьезно сказал Шаляпин.

– Студенты все бунтуют, – не чувствуя подвоха, сказал Белов, снизу вверх уставив свои оловянные, как пуговицы, глаза на Федора Ивановича.

– Ишь ты! Что-то не верится! Почему бы им бунтовать?