Пришли Дорошевич, Энгель, Старк, Кашкин и другие музыкальные критики и журналисты, обычно дающие отзывы о крупных событиях в театральной жизни России. Навострили свои перья и те, кто заранее был готов к провалу Шаляпина в этой необычной для него роли. Ну, если и не к провалу, то хотя бы к тому, чтобы чуточку одернуть загордившегося баловня судьбы… Ну какой он Демон, если на два тона транспонирует всю партию…

С радостью усаживался на свое место Михаил Васильевич Нестеров. Каждый раз, приезжая в Москву, он непременно бывал в театре и получал истинное наслаждение. Сколько нового, интересного, печального и смешного происходило в эти дни в Москве… Москва… Сколько в ней молодости, восприимчивости, даровитости, и как это все бьет в нос и желает высказаться… Ушли от передвижников семь его товарищей: Остроухов, Аполлинарий Васнецов, Первухин, Иванов, Степанов, Архипов, Виноградов… И ему предложили присоединиться к этим отважным молодцам, но он не стал спешить. Успеется, да и выставлять пока ничего и нигде не будет. А там видно будет… Слава Богу, что беда миновала русское художество, спасли Серова от неминуемой гибели, вовремя и успешно сделав ему операцию. Серов так нужен художеству. А как повезло с театрами… Билетов не достать, а он успел побывать в Художественном, посмотреть «Юлия Цезаря», яркую и смелую картину… «Не знаю, – думал Михаил Васильевич, глядя, как рассаживаются по своим местам запоздавшие зрители, – почему так остро спорят вокруг этой постановки, усматривают в ней что-то противоречащее замыслу Шекспира, я не ученый, не критик, мне не так уж важно знать, что четыреста лет тому назад хотел изобразить в своей пьесе гениальный автор, я простой смертный, да к тому же еще и художник, человек непосредственного чувства, и мне, право, наплевать, что думают те или иные критики об этой прекрасной постановке. Я вижу в трех первых действиях живой Рим, живого Цезаря, гениального человека, и ничего нет удивительного в том, что все, кто рядом с ним, кажутся рядовыми, простыми смертными. И ничего нет удивительного в том, что Качалов переигрывает Станиславского, показывая великую незаурядную личность своего героя, а Станиславский – всего лишь

Брут… Видимо, так задумано и Шекспиром – столкнуть в страстях и противоречиях две столь неравноценные личности, хотя на Форуме Брут показал себя благородным человеком… И вот опять повезло в мой приезд в Москву – теперь Федор Шаляпин наверняка чем-нибудь новеньким поразит… Всего лишь пять лет тому назад Москва восхищалась его царем Иваном, какой свежестью, красотой, остротой чувства повеяло от его создания. Все традиции полетели к черту. Совсем еще юный Федор Иванович нарушил их без сожаления, властно, как это может сделать лишь большой, огромный талант… А уж какое счастье было увидеть его в Борисе. Это уже сорт еще повыше. При необычайном подъеме чувства трагического там еще и бесподобная пластика, не условная, а живая, исходящая из существа роли, из ее психологии… Что-то он нам сегодня подарит… Не такой он человек, чтобы пропустить представившийся случай поразить нас своими откровениями большого художника. К тому же и Константин Коровин, видно, постарался, чтобы тоже не пропустить свой шанс… Ну, вот уж и свечи тухнут…»

Нестеров и не заметил, как над оркестром появился черный человек, взмахнул руками, и звуковые взрывы, послышавшиеся словно из-под земли, последовали один за другим.

Медленно открылся занавес. И у Михаила Васильевича радостно забилось сердце – предчувствие не обмануло его… Коровин отказался от традиционного Дарьяльского ущелья с бушующим Тереком на переднем плане сцены. Не было и камня, на котором гордо возвышался со скрещенными руками на груди Демон с крыльями за спиной и электрической лампочкой в парике; не было ничего привычного, устоявшегося за многие годы исполнения оперы.