Я не стал спрашивать: «А что с вами сделали потом, как вы смогли добраться сюда из Сибири? Где твоя мать умерла от тифа?»

– А я рисую, я – художник…

– Я знаю. Я видела. У вас в комнате…

– Ты была у нас в комнате?

– Да. Одна из ваших картин мне понравилась, одна – очень… две – так себе, но большинство не понравились совершенно…

Почему Си-я-у скрыл от меня, что Аннушка приходила? Когда она могла прийти? Чем они занимались? Мне показалось, сердце выпрыгнет сейчас из груди. А потом я ужасно застыдился того, о чем подумал. Но уж этот Си-я-у, ну ходок…

– Почему вы молчите?

– Си-я-у делает статуэтку с твоим лицом, из слоновой кости, верно?

– Я не знала… Я просила его сделать мне кошечку. Обожаю кошек. Но он все никак не может справиться. Кошек он делать не умеет.

– Принеси мне свою кошку, я ее сделаю из масляной краски…

– У меня нет кошки.

– Ну тогда просто нарисую. Огромного ангорского кота…

Мы вошли в сквер у храма Христа Спасителя, выходившего к Москве-реке. Аннушка сказала:

– Я впервые здесь ночью и зимой.

Все скамейки, стоявшие между роскошных заснеженных кустов сквера, оказались заняты.

Мы нашли свободную лишь в отдалении.

– Ты считаешь меня невоспитанным и грубым, Аннушка?

– Нет, но если вы не будете стараться выглядеть грубее, чем есть, чтобы заставить всех забыть, что ваш дедушка был пашой, будет хорошо.

– Ты от наших турок слышала, что ли, что я – внук паши? Знаю, кто тебе сказал.

– Никто не сказал, я прочла в вашей анкете.

– Ты что, читаешь анкеты всех студентов?

– Нет… Только вашу прочла.

Я не спросил: «Почему?» Она придумала бы какой-нибудь подходящий ответ. А я между тем ответил себе вместо нее, причем дал самый невероятный ответ.

Внезапно послышались милицейские свистки. Крики, беготня.

– Здесь еще два человека!

Не успели Ахмед и Аннушка понять, что происходит, как милиционер с густыми усами сказал:

– Пройдемте.

Ахмед заметил небольшую группу мужчин и женщин, которых выводили из сквера. Он впервые попал в такую историю, однако уже слышал о подобном от приятелей. И сразу понял, в чем дело. Он сказал усатому милиционеру, вцепившемуся в рукав Аннушки:

– Убери от нее руки. Мы студенты университета.

– Я не студентка, я в университете машинистка…

– В участке расскажете, кто вы такие!

Милиционер свистнул еще несколько раз. Подошел его товарищ. Безусый.

– Грубят…

Аннушка, высвободившись из рук усача, сказала:

– Мы не грубим. Что происходит? Что вы хотите от нас, зачем нам в участок? Мы не понимаем.

– Что вы здесь делали?

– Сидели.

– Значит, просто так сидели?

– Да, сидели, – сказал Ахмед.

– Просто так?

Ахмед повторил за безусым милиционером:

– Просто так…

– Что-то ты не похож на того, кто будет сидеть просто так… Грузин?

– Я турок. Политэмигрант. Коммунист.

Безусый милиционер внимательно рассмотрел при свете электрического фонаря документы, протянутые Ахмедом, затем спросил усача:

– Они что-нибудь делали, когда ты их накрыл?

– Нет. Но зачем же они сюда шли? Все равно бы занялись кое-чем…

Аннушка сказала:

– Мы не знали, что здесь – плохое место.

– Теперь знаете.

– Больше не придем.

– Если хотите, посидите еще немного, но я бы на вашем месте немедленно убирался отсюда.

Ахмед и Аннушка вышли из сквера. Оба они, сами того не замечая, улыбались. Молчали. У обоих на душе было странное, немного стыдное и в то же время теплое чувство, особенно у Ахмеда. В темноте подворотни Аннушкиного двора Ахмед внезапно поцеловал девушку. Аннушка не сопротивлялась. Отдалась его губам. С ног до головы озарил меня яркий свет, светивший прямо из моего сердца. Целоваться Аннушка не умела. Я взял ее голову в свои ладони: