Батюшка, Сергей Львович, узнав о намерении сына жениться, выделил ему из семейного имения Болдино деревню Кистенёвку с двумястами душ крепостных. Пришлось закладывать деревню еще до свадьбы: невесте не на что было шить необходимые наряды, белье и все прочее, что полагалось иметь новобрачной. В обществе это вызвало смешки и недоуменное пожимание плечами: семейство Гончаровых стало притчей во языцех, никто не мог припомнить случая, чтобы жених оплачивал туалеты невесты и все обзаведение для молодых, разве что речь шла о явной бесприданнице. Больше всех пострадали старшие сестры: немногие имевшиеся у них поклонники отшатнулись, убоявшись такой же участи.

В результате после свадьбы обе сестры поселились у молодой четы Пушкиных, что вовсе не упрощало финансового положения семьи, скорее, наоборот. Теперь Екатерина замужем за Дантесом – вынужденный брак с его стороны, тщетная попытка избежать дуэли с ревнивым мужем прекрасной Натали, и пылкое обожание уже не первой молодости со стороны Екатерины Гончаровой.

На днях жена обмолвилась, что чета Дантесов выслана из России именным указом императора. И слава Богу!

Словно в ответ на его мысли в кабинет осторожно вошла старшая сестра Натали – Александра, миловидная, но уже не первой молодости девушка. Он всегда отличал умницу Азиньку, но относился к ней с братской нежностью, что бы там ни шептали злопыхатели.

– Александр, к вам Василий Андреевич. Вы в состоянии его принять?

– Вполне, Азинька, мне сегодня еще лучше, чем вчера. А ты что такая грустная?

– Вам показалось…

Опять, наверное, ее робкий поклонник Россетти не решился на объяснение. Второе сватовство не задается, а годы идут…

– Так проси же!

Он поудобнее устроился в подушках. И то правда: с каждым днем сил становилось больше, а горечь и злость, отравлявшие его жизнь последние месяцы, словно по волшебству исчезли куда-то.

Василий Андреевич Жуковский вошел с бодрой улыбкой, которая тут же сменилась куда более естественным для него выражением спокойствия и приветливости.

– Ну, сегодня совсем молодцом, друг мой, – проговорил он, усаживаясь подле дивана. – А я с новостями, причем одна хорошая…

– А вторая? – загорелись любопытством глаза Пушкина.

– А вот о второй, братец ты мой, даже не знаю, как и рассказывать. И не рассказать не могу, уж очень тесно она с первой связана.

– Да не томи, Василий Андреевич, – взмолился Пушкин. – Что за таинственная новость?

– В Петербурге новый поэт объявился.

– Удивил! – захохотал Александр. – Да сейчас каждый мальчишка стишками бумагу марает!

– Это не мальчишка… Я узнавал, он писал раньше, публиковался даже в каком-то московском журнале, но критики его не заметили. Тогда он обиделся и больше ничего уже в печать не давал. Хотя стихи писал по-прежнему. А когда прошла весть, что ты, душа моя, то ли при смерти, то ли уже умер, сей поэт написал весьма гневное стихотворение на эту тему и…

– Примета хорошая: жить долго буду, – быстро вставил Пушкин.

Конец ознакомительного фрагмента.