– Почему Вы назвали меня «примой»?

– Я видел Вас в театре вчерашним вечером.

– И как я Вам показалась?

– Издали Вы были хороши, а вблизи несравненно лучше.

– Кто Вас научил так рассыпать комплименты?

– Женщины, сударыня! Я люблю женщин. А что может им дать простой советский инженер, кроме красивых слов и искренней любви. Правда, я почти поэт.

– Поэт и инженер – это почти артист.

Они уже вышли из магазина и шли по театральной площади.

– Так мы стоим на одной планке. Разрешите подарить Вам вот эту прелестную розовую гвоздичку, – остановился Леонид на мгновение у цветочницы, и подал цветок актрисе. – «Но он актрису любил, ту, что любила цветы».

– Откуда ты такой безмятежно очарованный? В твоём возрасте надо водить за собой тройку детей от десяти до пяти, а не рассыпать комплименты незнакомкам.

– Бог не осчастливил меня детьми, сударыня. Он отдалил от меня трёх прекрасных женщин, которые меня любили. Но он оставил мне способность не проклинать женщин, а любить их. И я всегда один, и всегда не один. Вы же чувствуете, что уже со мной.

– У меня сейчас репетиция, а вечером спектакль. Так что, прощайте, – сказала актриса из Ташкента. Посмотрела на Сугробина повнимательней, и подала ему руку для пожатия. – Попробуйте подождать меня после спектакля на этом же месте.

«Надо только выучиться ждать. Надо быть спокойным и упрямым. Чтоб порой от жизни получать, радости скупые телеграммы», – повторял шальной Сугробин мелодию Александры Пахмутовой, распрощавшись ранним утром с примой. «Театр закончил гастроли и уезжает. Не ищи меня. Это веление судьбы, как „солнечный удар“ у Бунина», – были последние её слова. Он поцеловал её пальчики, и она исчезла.

Сугробин сидел в летнем кафе на Откосе и ел сосиски с шукрутом, любуясь всегда прекрасным видом Волги с десятками судов на рейде, бескрайними далями Заволжья. И думал совсем не об актрисе, с которой расстался утром, и запахи её духов ещё сопровождали его. Голова была наполнена радостью бытия и все рубцы и противоречия государственного устройства и наполненной лицемерием жизни, казались ему легко преодолимыми, стоит лишь ему и всем его друзьям, и всему его поколению вместе взяться за их преодоление. И рухнут навороченные искусственно преграды, и навсегда войдут в жизнь принципы, предначертанные создателем и лучшими умами человечества.

– Кому не пропасть, – услышал он сзади знакомый голос. К его столику подошли Макс Воскобойников с Пашей Шурановым. Оба с несвежими лицами, возбуждённо весёлые, они явно вышли на Сугробина после большого бодуна, закончивщегося под утро.

– Вот нам и четвёртый, – сказал Макс, усаживаясь рядом.

– Подожди с делами, – остановил его Паша, – сначала выпить.

Официант принёс водку и сосиски.

– Тебе налить, – спросил Паша Леонида.

– Нет, мне и так хорошо.

– В отпуск ушли, и вчера весь день до позднего вечера готовили машину в экспедицию. А потом посидели по случаю. Хотим по северу области пройти. Сначала через Воскресенск на Шарангу, а оттуда на Ветлугу.

– В Шаранге Курмышов памятник воинам ставит.

– Вот и его навестим. Нас трое. Я с Татьяной и Паша. Неплохо бы ещё мужика. Машину толкать в болотах не раз придётся.

– Надо позвонить Жаркову. Отпустит он меня в отгулы на недельку?

– Лучше на две, – подсказал Паша.

В Шарангу от Воскресенска пробивались через леса и болота три дня. У Воскресенска на пароме форсировали Ветлугу. В селе Воздвиженском, последнем населённом местечке перед лесным массивом, Паша купил три банки кильки в томате.

– Если дичи на нашем столе не окажется, будем варить рыбный суп, – сказал он.

До Шаранги по азимуту было семьдесят километров. До Йошкар-Олы сто пятьдесят. В баках было бензина на шестьсот километров шоссейного пути.