– Вот видишь, Лёня, лёд тронулся. Сделаю ещё книгу, вступлю в «союз» и перейду в профессионалы. А там Алина подтянется. – Михаил вынул из стопки книжечку и подписал – «Леониду Сугробину с верой в будущее»

В дверь заколотили. Вошла румяная с мороза Алина во главе шумной компании из Лопуховой, Адрианова, Кумакшева и четы Арсениных. У всех в руках были кульки, пакеты. Дмитрий Арсенин держал в руках небольшую картину.

– Поздравляем этот дом с рождением поэта, – хором пропели гости, и стали обниматься с Курмышовым.

– Ставьте всё на стол и быстренько разбирайтесь, – командовала Алина.

– Не смотрите на толщину этой книги, – говорил Адрианов, держа в левой руке книгу Михаила, а в правой бокал. – Сами знаете, с каким скрипом выходят наши книги. Людям есть, что представить на суд читателя, а им приходится читать стихи друзьям по таким вот застольям. Там, у «загнивающих»44, книгу напечатать может любой, были бы деньги на издание. Но мы не стремимся «туда», и я искренне поздравляю талантливого коллегу.

– Поздравляем, Мишенька! – потянулись чокаться с Курмышовым гости. – Начало положено. Читатели и критики скажут свои слова. Но путь открыт.

Арсенин подарил Мишке пейзаж и сказал, что следующую книгу возьмёт иллюстрировать.

Курмышова заставили прочитать парочку стихов из книги, поаплодировали и принялись хвалить Алину, которая поставила на стол большой горшок из литого алюминия с тушенкой по-домашнему.

– За картошкой и нищие выпивают, – сказал Сугробин, наполняя бокалы водкой.

– Чьи слова? Запиши мне на память, – попросила Лигия Лопухова.

– Слова эти, Лигия Петровна, моего отца, Ивана Макаровича. Записывать не буду, а напомню при случае, – сказал Сугробин и стукнулся с ней бокалам.

Пьянка не рыбалка. Она дни жизни сокращает вдвое стремительней обычного. Но вино подано людям создателем.

После суда над Воскобойником, на котором судья обозвал Макса «сукиным сыном», а Алёне в иске отказал, посоветовав её родителям погладить розгами нежные места у дочки, Сугробин спросил у Татьяны:

– Какого беса ты заставляешь своего мужика врать всему свету. Прогнала бы его и делу конец.

Таня, крупная симпатичная женщина, у которой Макс безмятежно жил примаком в квартире тёщи, грустно посмотрела на него.

– Не могу, Лёня. Люблю я его.

– Ничего хорошего не будет. Он уйдёт, когда окрепнет в уверенности, что ты не наложишь на себя руки.

– Я знаю, но не могу.

– И что прикажешь делать? Улыбаться и дружить. Такие мужики не по мне. И чего Алёна пошла на это. На что надеялась. Дуры вы, и всё.

– Да, дуры. Но будем улыбаться, и дружить, как будто и на самом деле, всё так, как в суде.

– С Метелиной, Курмышовым и Сугробиным вино пить! Лучше бы взяли малыша из детдома, раз у самих не получается, и занялись бы воспитанием человека.

– Не всё просто. Вот ты разошёлся, чтобы тоже с Метелиной и Курмышовым вино пить.

– Моя жена не хотела детей. Бог позволил нам разойтись без обид. И теперь моя судьба в руках неба.

– Я и о себе так думаю, – сказала Татьяна.

1974 год. Бульдозерная выставка в Москве. Так выставка названа потому, что художники в Москве не найдя понимания у чиновников от искусства и, не имея других возможностей показать свои творения, выставили картины на пустыре. Индюки снова не нашли другого решения, и пригнали для расчистки пустыря от самовольной выставки бульдозеры. Запад долго щерился по этому поводу. А Советский Союз терял престиж в глазах творческой элиты запада, да и своей тоже