Миссис Рудковски уже какой месяц тревожилась из-за подводящей ее памяти. То же самое в тайне от женщины делали остальные члены семьи. Забывчивость Элеоноры вызывала у них неподдельное беспокойство. Однако вслух, как и обо всем прочем, они старались не размышлять.

– Мама, ты просто устала, – попыталась утешить женщину Катерина. – Хочешь, я сбегаю и куплю твой горошек?

– Да, пожалуйста.

Девушка обняла мать и удалилась за пропитанием. Она намеренно выбрала точку подальше от дома: хотела переварить все эмоции, обуревающие ее впечатлительную натуру.

Несмотря на то, что выбор пал на удаленный, насколько это понятие было применимо к их городку, магазин, через каких-то двадцать минут девушка уже рассматривала прилавок. На нем красовались четыре вида горошка, и, простояв в замешательстве пару минут, Катерина решила бросить затею положиться на собственный вкус.

Боковым зрением Рудковски заметила, как к ней приближается консультант, по всей видимости, задумавший сыграть на опережение. Девушка повернулась к нему только туловищем, так что глаза ее оставались прикованными к витрине.

– Добрый день, Вы не могли бы подсказать, чем они отличаются? – теперь Катерина полностью развернулась и тотчас застыла в оцепенении. Перед ней стоял Генри.

– Вы? – спустя несколько секунд, которые скорее напоминали пару-тройку лет, выдавила Катерина.

– Мы, – обнажая белоснежную улыбку, ответил Генри. – Отчего Вы к этим банкам пристали, как к экспонатам в музее.

– Боже мой, как бы не порезаться о Ваши остроты? Что Вы здесь делаете? – раздраженно, будто Генри вошел не в магазин, но в ее комнату, спросила девушка. Юноша усмехнулся, улыбка по-прежнему играла на его лице.

– А я и не знал, что входить в эту святыню дозволено только любителям земляничного чая и сторонникам заниматься таинственной, но очень привлекательной деятельностью после работы, – Генри явно наслаждался этим маленьким сражением, ведь в ход пошло его любимое, испытанное ни одной битвой оружие сарказма.

– Могу я поинтересоваться, в какой момент нашего пренеприятнейшего знакомства, – Катерина скривила лицо, – я позволила Вам говорить со мной в таком тоне?

– Признаюсь, у меня нет привычки выпрашивать разрешение на свой тон, – парировал Генри. – Но если он Вам все-таки неугоден, я снизойду до того, который устроил бы Вас.

Парень разговаривал в полушуточной манере, дразня и раззадоривая Катерину. Девушка же усмотрела в словах вопиющую наглость.

– Знаете что? – рассыпа́лись, словно зерно из дырявых мешков, те немногие крупицы терпения, какие имелись в резервах Рудковски. – Вы невоспитанный грубиян. Господь или другое чудо избавили меня от необходимости знать, что послужило причиной Вашего хамства, но культивировать его всходы я Вам не позволю.

Только в этот момент Катерина вдруг осознала: она все это время крутила в руках несчастную банку горошка. Девушка злостно, с шумом и грохотом поставила ту на первоначальное место, закатила глаза и полетела на выход.

– Да полно Вам, я же шучу, – крикнул вдогонку Генри. – Эй, а Вы всегда уходите по-английски, не попрощавшись?

Катерина уже протянула было руку, чтобы толкнуть дверь, но остановилась. Вдохнув в себя целую бочку воздуха, девушка произнесла:

– Просто, уважая свою профессию, – я переводчик – считаю собственным долгом полностью погрузиться в культуру, языком которой я кичусь.

Рудковски спешно шагала, порой ускоряясь на бег, и все еще не могла принять факт: столкновение произошло не на картинке из фильма с какой-нибудь вымышленной Каролиной, а прямо сейчас, с ней самой – существующей Катериной.