У ней была замечательно хорошая, исключительная память: она помнила всё, что читала. Непонятное входило в неё, создавая в ней сознание, что помимо её жизни, известных ей людей, слов и обстановки, где всё было ясно, понятно и просто, существует иной мир, полный тайн и чудес, и вход в него доступен далеко не всем, и один из путей в него – учение и книги. Мысль об этом скрытом где-то поблизости мире волновала её. По ночам она часто думала о нём. Она вспоминала прочитанное и удивлялась. Удивлялась и размышляла. И то, что никто вокруг не мог помочь ей, ещё более укрепляло её в мысли, что тот, скрытый мир необыкновенно пленителен и чудесен. Но были и страшные слова: аттракцион, гонорар (гнали, должно быть, кого-то, и – странно! – «по соглашению»). Были и милые слова, как игрушки: «Трильби», например; были вкусные – «Абрикосов». Всё это в том же самом мире, где «сдаются комнаты», «принимаются заказы» и где «цены без запроса». Как вступить из мира известного в тот неизвестный? Она уже слышала это слово – учение. И те, кто выучился, она видела, жили иначе: они входили в магазины без страха, рассматривали книги, шли в театр, где «после спектакля – танцы», очевидно, это им – «оптовым покупателям – большая скидка», это для них, едущих в экипажах, – «всем держаться правой стороны». Как стать одной из них? Нашёлся ответ: гимназия.

Писать она уже доучилась сама, и писание для неё было творчеством. Это очаровывало её. Палочкой на земле, около своего дома, она выцарапывала: «Тут живёт Варвара Бублик» – и у ней дух захватывало от восторга. Считать же Варвара умела, казалось, от рождения. Она любила считать. Она точно знала, на какой улице сколько домов, в каждом доме – сколько на улицу окон. Она светилась радостью, случайно узнав, что в году двенадцать месяцев, в неделе семь дней, что Рождество «стоит на месте», а Пасха «двигается», по неизвестной никому причине.

Познаниям Варвары, сколь ни бедны они были, нашлось уже и практическое применение. Она писала письма неграмотным, кто жил по соседству. Её «благодарили», скромно, правда, нищенской лептой, но и это был «заработок», вид которого неизменно вызывал слёзы в глазах вдовы Бублик. Случалось ей получить сухой бублик, престарелый пряник, а иногда и свежее яичко. Клиенты приносили с собой конверт и бумагу, а чернила и перо имелись уже у Варвары. Бутылочка стояла на полочке, в углу, за потемневшей иконой, а перед нею, рядом с засохшей веточкой вербы, лежала и ручка с пером, аккуратно завёрнутая в чистую тряпочку.

Письма бедняков! Какая область литературы! Она ещё никем не исследована, не помещена в сборники и мало кому известна. Те, кто живёт в горькой нужде, не обмениваются письмами от нечего делать, от безделья, от скуки, из вежливости, для поддержания светских отношений. Бедняк шлёт своё письмо, когда сердце уже не может молчать, и его слово, выстраданное тоской ночей, исходит из сердца. Облитое слезами, оно не нуждается в отделке, в прикрасах, в ритме и стиле. Такие письма не крылатые вестники радости, они обычно продиктованы горем, заботой, надеждой, тоской. Их слово кратко, печально и сдержанно. Бедняк не прибегает к шуткам, спутникам довольства и счастья. Он диктует письмо раздельно, торжественно, как читает молитву.

Другим родом Варвариных писаний были прошения. Смущённый клиент приносил большой лист бумаги, осторожно подавая его Варваре, расправленным, в вытянутых руках. Диктуя, он терялся в словах, заикаясь, покашливая, вновь и вновь возвращаясь к основной мысли, вёл себя так, словно уже находился в присутствии высокопоставленных лиц. Он просил Варвару «хорошо написать» – и она, напрягая силы, выводила огромные буквы, располагая слова неровными строчками.