Счастливые и довольные, покрытые гарью, мы вновь вошли в погасшее, но еще пахнувшее жареным общежитие, где и продолжили празднование.

Прочитав докладную коменданта о «героическом поведении студентов» с прось-бой выдать каждому в качестве поощрения по десять рублей, директор училища порвал ее.

– Им по червонцу дашь, а они напьются и сожгут общежитие окончательно, – мудро заметил он и приказал объявить благодарность, кою мы и отметили выпивкой.

Я прожил в этом памятнике деревянного зодчества около двух лет и сохранил о нем множество приятных воспоминаний. Например, о том, как мы питались.

С занятий все возвращались поздно, а возвратившись, принимались готовить. Все, кроме меня. Я обычно так напихивался в обед, что был уверен: к ночи никак не захочу есть. «Ну, – думал я, садясь за обеденный стол и оглядывая немыслимое количество тарелок с дешевыми гарнирами, – уж сегодня я обязательно наемся так, что до завтра хватит». Но вечером, придя в родное логово, с удивлением обнаруживал у себя чувство голода. Чувство это усиливалось упоительным запахом жареной картошки, доносящимся со стороны кухни, – единственным доступным лакомством для его безалаберных обитателей.

Попроситься на халявку мне казалось неудобным. В конце концов, я и сам мог пойти в магазин и купить килограмм той же картошки. Но, как я уже говорил, – ошибочное дневное убеждение, что сегодня мне точно не захочется, мешало добраться до торговой точки.

Иногда я покупал докторскую колбасу. Граммов сто. Для того чтобы колбасы казалось побольше, я разрезґал ее на бесчисленное количество мелких кусочков, пока на подстеленной газетке не возникала эдакая колбасная пирамидка Хеопса. Но соблазнительный запах, идущий с кухни, не давал мне получить полное удовлетворение от докторских обрезков.

Однажды я, превозмогая обеденную сытость, все-таки заставил себя заглянуть в овощной отдел. И вот уже отборная картошка бултыхалась в пакете, смиренно дожидаясь своего конца. Я любовно омыл ее, аккуратно освободил от шкурки, разрезал тонкими ломтиками, приготовил сковородку… и вдруг вспомнил, что не купил масла. Масло в общежитии по причине дороговизны относилось к предметам роскоши. Возможность приобрести его без ущерба бюджету имело всего несколько человек, и все они по этой причине считались куркулями. Они как бы являлись монополистами и задарма масла не давали. Продать могли, но чтобы за так?.. Да не в жисть!

Живший вместе со мной Володя Шмагало (мы прозвали его Жигало, так как за кусочек сыра он мог переспать даже с пожилым ежиком) волком рыскал по комнате. Но было видно, что Шмагало не прочь перекусить, да вот беда – нечего.

– Шмагало, – затаенно спросил я, – ты случайно не знаешь, у кого есть масло?

При слове «масло» шмагальи глаза алчно блеснули.

– У Петьки Толдонова, – с ненави-стью сказал он. – У него кулацкое рыло!

По всему ощущалось, что с голодухи внутри Шмагало назревала революционная ситуация.

– Хавать хочешь? – забросил я удочку.

– А то! – откликнулся Шмагало.

– Тады пошли к Петюне.

– А что мне за это будет? – поинтересовался изголодавшийся Шмагало.

– Картошка будет! Жареная! – пообещал я.

– Привет, Толдонов! – тепло поздоровались мы с еще ничего не подозревающим масличным монополистом. Я стал шарить глазами по комнате в поисках вожделенной бутылки и вскоре нашел ее на шкафу, хитро замаскированную коробками.

– Чего пришли? – спросил Толдонов, косо поглядывая на непрошеных гостей и нутром чуя какой-то подвох.

– Да так! – как-то чересчур по-доброму сказал Шмагало. – Поболтать, покалякать…

– Делать мне больше нечего, кроме как с вами разговоры разговаривать, – огрызнулся Толдонов.