Много позже поэт скажет: «…это – праздник со слезами на глазах». Наверняка, он был прав: не могло не быть и слёз радости от Победы, и слёз боли по тем, кто до неё не дошёл. Но лично я слёз не помню, вероятно, потому что был слишком мал, чтобы их разглядеть… А вот чувство невероятной радости – помню! Она на той площади била через край и, казалось, охватила всех.

Конечно, теперь, по прошествии многих лет, когда в странах Балтии, на Украине, в Польше вылезла наружу русофобия, понятно, что и в Гродно, этом западном городке, помимо ликующих должны были быть люди, которым тот праздник нашей победы был поперёк горла. Но тогда в бессильной злобе они попрятались и, думаю, на празднике победителей просто не рискнули появиться. Поэтому на площади собрались только те, кто искренне радовался Победе…

С каждым последующим годом, прожитым мною в Гродно, воспоминания становятся всё более отчётливыми. В памяти о том времени главными остаются не выстрелы по ночам, хотя они, конечно, были, и не развалины и пепелища, хотя и они были (при том, что вообще-то в войну Гродно не сильно пострадал). Гораздо сильнее запомнилась та атмосфера горя и боли, которая окружала всех нас в течение многих лет после войны. Война вроде бы окончилась, но она так глубоко перепахала наше жизненное пространство, такие оставила воронки, столько насеяла несчастья и зла, что долгие годы урожай пожинали выжившие.

Разумеется, я не могу говорить, что уже в том раннем возрасте понимал всю остроту боли и страданий окружавших меня людей. Нет, конечно: как все мои сверстники, я жил в атмосфере детства и радовался жизни. Детей стараются щадить, не посвящают сразу и полностью во все невзгоды взрослой жизни. Хотя какое-то понимание и у нас было: что-то мы сами видели, о чём-то догадывались. Но настоящее осознание этой массовой боли придёт постепенно и позднее, по мере взросления.

Мёртвым, как правильно и философски мудро сказал Василь Быков, не больно… Главные проблемы были у тех и с теми, «кому выпало жить»… Кто лишился детей, родителей, жён, мужей, любимых. Кто остался без рук или без ног, без здоровья… Кто потерял кров и так до смерти не получил его от победившей Родины… Кто после плена и фашистских лагерей загремел в родные лагеря. Кто сел на наркотики, спился, скурвился… Кто не нашёл себя в послевоенном времени, потерял веру в справедливость…

Таких физически и морально искалеченных были не единицы, а тысячи и тысячи. Они не столько жили, сколько доживали… И вопреки казённому оптимизму создавали нашему обществу ауру боли и искалеченности.

По сколько раз на дню встретишь то однорукого, то одноногого, то вообще безногого. Сколько было женщин в чёрных вдовьих платках, казалось, приросших к головам на всю оставшуюся жизнь! Сколько мрачных лиц, неулыбающихся губ, не поднимающихся глаз! Калеки, сироты, одинокие женщины, бездомные, люди, утратившие смысл в жизни – сколько их было вокруг! И как медленно, в течение долгих лет, из глаз этих людей уходила боль… А у многих она так и не ушла – они унесли её из этого мира вместе с собой.

Год за годом количество людей, физически или морально изуродованных войной, медленно, но неуклонно сокращалось, а гродненские кладбища раздвигали и раздвигали свои границы…

Давным-давно было сказано: «Всё проходит!». И это – по-прежнему остаётся истиной: всё постепенно забывается, и боль с течением времени тоже стихает… И всё громче звучит радостный смех, потому что с каждым годом вокруг всё больше тех, кого война вообще никак не коснулась, и они не представляют, что такое война. И всё больше зарастают окопы и траншеи в гродненских пригородных лесах. И уже не так часто поют песни о войне. И вот уже почти не звучит когда-то неизменный тост всякого застолья «Чтобы не было войны!»… И это естественно.